Генрих вернулся, улыбаясь, но она чувствовала, как он напряжен.
– Они думают, это какая-то простуда, ничего серьезного.
– Но меня не знобит, – задыхаясь, проговорила Джейн. – И мне становится хуже!
Король нахмурился:
– Жар, может быть, прошел. Не нужно так пугаться, от этого станет только хуже. Постарайтесь уснуть, дорогая.
Она схватила его за руку и взмолилась:
– Останьтесь со мной!
– Конечно, – кивнул Генрих. – Я не оставлю вас, пока вы не поправитесь.
Джейн удалось ненадолго забыться, но, когда она проснулась, тупая боль в груди и ужасная одышка никуда не делись. Поверхностное дыхание давало некоторое облегчение.
Генрих не мог скрыть тревогу. Он снова позвал докторов, они еще раз осмотрели больную и посовещались с королем, при этом вид у обоих был весьма растерянный. Они не понимают, что с ней творится, заключила Джейн. Генрих вышел в наружный покой, но дверь за ним закрылась неплотно, и она услышала слова короля:
– Прикажите всем лондонским священникам, мэру, олдерменам и всем гильдиям – пусть устроят торжественную процессию, идут в собор Святого Павла и просят о заступничестве Господа, благополучии принца и здоровье королевы.
По крайней мере, Генрих первым упомянул Эдуарда, значит о ней не слишком беспокоился. Прошла суббота, симптомы болезни ухудшились, и к вечеру воскресенья Джейн уже не могла лечь на спину, так как сразу начинала задыхаться.
Генрих пролежал рядом с ней всю ночь, на расстоянии, потому что она не могла вынести, если он прислонялся к ней, но все время держал за руку. Пока он спал, Джейн едва дышала, лежа без сна под прохладным сквозняком, – она настояла, чтобы окно не закрывали. Снаружи в комнату лился лунный свет, на стене появилась тень. Нет! Только не сейчас! И тут Джейн впервые ясно разглядела хорошо знакомые черты: узкое лицо, заостренный подбородок, темные глаза, сверкавшие мстительной ненавистью. Теперь она не сомневалась, кто это приходил к ней во мраке ночи и что предвещало появление этой тени. «Я умру», – в отчаянии подумала Джейн.
Утром она твердо сказала себе: «Это все ночные страхи». Но теперь несчастная уже хваталась за соломинку. Дышать было так трудно, что приходилось наклоняться вперед и раскидывать в стороны руки. Она не могла найти удобной позы, ворочалась так и этак и ужасно нервничала.
– Откройте окно! – с трудом проговорила Джейн.
– Оно открыто, мадам, – ответила Мэри Монтигл, не в силах скрыть тревогу.
– Мне нужен воздух! – прошептала Джейн. – Как же холодно!
– Она бредит.
Это говорил Генрих, в голосе его отчетливо слышался страх. Забыв о своих охотничьих планах, он все время был с ней.
– У нее отекли лодыжки, – заметила акушерка.
– Боже! – воскликнул король. – Неужели никто не может ничего сделать? Позовите врачей!
– Воздуха, прошу! – молила Джейн.
Марджери схватила несколько листов с нотами, которые Генрих оставил рядом с лютней на столе, и начала обмахивать ими королеву.
Пришли доктора и начали суетиться вокруг больной. Примерно через час она почувствовала, что дышать стало немного легче и боль в груди слегка утихла.
– Есть надежда на выздоровление, – объявил доктор Чеймберс, когда Джейн шепотом сообщила ему добрые вести.
Она увидела выражение величайшего облегчения на лице Генриха и слезинку на его щеке. Он оставил ее на минутку, чтобы переговорить с врачами, и вернулся, лучась улыбкой.
– Даст Бог, скоро вам станет лучше! – сказал он, беря Джейн за руку. – Если так, я поеду в Эшер, как планировал, но если нет, то не оставлю вас, пока не удостоверюсь, что опасность миновала.
– Мне угрожала опасность? – уставилась на него Джейн.
– Врачи говорят так. Но, хвала Господу, вы немного оправились. Чеймберс с Баттсом сказали мне: если ваше состояние не ухудшится ночью, они очень надеются, что самое страшное останется позади.
К вечеру Джейн опять начала задыхаться, на пищу смотреть не могла, поэтому Генрих быстро ушел и ужинал в одиночестве, но обещал вернуться, чтобы пожелать ей доброй ночи. Он отсутствовал примерно час. За это время боль вернулась, мстя за временную передышку, и Джейн не могла вдохнуть.
– Она синеет! – крикнула акушерка. – Позовите докторов. Быстро! И короля! – А сама потянула Джейн за руки. – Дышите, вдох – выдох, вдох – выдох! – командовала повитуха.
Джейн хватала ртом воздух. Ноги у нее похолодели, а руки – она сама видела – стали сизыми.
– Помогите! – выдавила из себя несчастная. – Не могу дышать.
Дверь распахнулась. В спальню ворвался Генрих.
– Матерь Божья! – воскликнул он, увидев жену. – Джейн! Джейн!
Следом за ним прибежали доктора.
Она больше не могла бороться. Легкие не дышали. Ей так хотелось остаться с Генрихом, так хотелось остаться, но она не могла вдохнуть, сил не хватало. И ей было холодно, очень холодно. Но кое-что она должна была сделать – увидеть своего малыша, своего бесценного мальчика в последний раз и благословить, чтобы это благословение сопровождало его всю жизнь.
Джейн откинулась на подушки, чувствуя, что растворяется в небытии.
– Эдуард, – прошептала она, но больше не могла произнести ни слова.
– Принести принца?
Это был голос Марии. Она пришла, благослови ее Господь, когда мачехе нужна была помощь.
– Нет, мадам, мы не можем рисковать, – сказал доктор Чеймберс.
– Тут нет никакого риска! – возразил Генрих. – Я здесь, а я бы не остался, если бы мог заразиться. Принесите ребенка. – Его слова прервались рыданием.
– Я принесу его.
Кто это сказал? Кромвель? Даже он здесь? Все происходило как во сне, голоса и лица расплывались и перемешивались.
– Поторопитесь! Времени мало.
– Нет! – Это Генрих вскрикнул мучительно.
Джейн открыла глаза, понимая, что нужно попрощаться. Она так много хотела сказать ему, но не могла – последнее дыхание нужно сберечь для Эдуарда.
Она услышала, как колокол на главном дворе прозвонил два раза. Тень была здесь, на стене, манила ее. Джейн слабо подняла руку и указала в ту сторону, сжимаясь от страха. Если это звало ее в вечность, значит ей точно уготован ад.
– Что она делает? – спросил Генрих.
– Думаю, бредит, – отозвалась Мария.
Джейн понимала, что пришел епископ Карлайл, встал рядом с ней на колени, дал ей последнее причастие, помазал миром и отпустил грехи. Про себя она молилась, чтобы Господь не оставил милостью Эдуарда и Генриха, когда ее не будет, и простил ей все прегрешения, надеясь, что испытанное при жизни искреннее раскаяние зачтется ей, когда она предстанет перед судом Господним. Она вновь бросила взгляд на стену, тени там не было. Может, ей привиделось? И она все-таки отправится на небеса? Ждут ли ее там Энтони, Марджери и отец? Как бы ей хотелось, чтобы сейчас рядом была мать.