Ка: Дарр Дубраули в руинах Имра - читать онлайн книгу. Автор: Джон Краули cтр.№ 89

Жалость. Он чувствовал ее в груди, в прикрытых веками глазах, когда на рассвете устраивался спать в укромном месте. У него не было имени для этого чувства на языке Ка; не было имени потому, что он был первой Вороной, которая его испытала. Жалость к ним, к чудовищным сложностям жизни, которые они сами для себя воздвигли, трудясь беспомощно и беспрестанно, как пчелы, что строят соты, но в их сотах не было меда, как ему теперь казалось. Бесполезные, бесполезные и, хуже того, – ненужные: труды их жизни, битвы и смерти, и всё – их собственных рук дело. Он распахивал крылья, чтобы улететь, улететь от этой жалости, но не мог, неуклюже складывал их, кланялся с открытым от жалости клювом.

Если бы только он не отправился в Имр. Ибо из Имра он принес жалость в Ка и не мог теперь от нее избавиться. Он видел землю и ночь, как видят Люди, и это не было иное место, отличное от их дневного мира. Мир теперь стал единым, Имр стал единым, и Дарр оказался в нем.

Вороны приметили, что Дарр Дубраули часто летает к белому дому на холме, что он не боится тамошних Людей и животных. Об этом можно было сплетничать, как и о любом другом необычном деле.

– Так какая тебе от этого польза? – спросила его Ке Ливень.

Лето близилось к концу, и дюжина Ворон лежала на разогретом берегу реки, раскинув крылья и прикрыв глаза.

– Да ничего особенного.

– Ага, понятно.

Ке Ливень была птицей худой и подозрительной. Не то чтобы она подозревала, будто Дарр Дубраули что-то скрывает, но не похоже на Ворону – делать что-то за просто так.

– Если понадобится помощь, дай нам знать, – сказала она. – Отвлечь Собаку. Отогнать Уток от мелких Утят.

– Конечно.

– Все за одного, – сказала Ке Ливень, вовсе не такая сонная, как казалось. – Верно?

«Берегись, берегись! – заголосили дозорные на высоких деревьях. – Ружье, ружье!» Неохотно, лениво ошалевшие от жары Вороны взлетели и посмотрели, куда указывали крики. Вот он, охотник, прячется за высокой травой, наверное, думает, что его не видно; Вороны-то его точно видели, различали цвет его шляпы, цвет его глаз даже. Это был мальчик из белого дома, стрелявший в Дарра из окна, а потом из-за сарая.

– Это не ружье, – сказал он.

– Точно ружье, – возразила Ке Ливень.

– Оно-то ружье, но вреда от него не будет.

– Да ну?

– Смотри, – сказал Дарр Дубраули.

Он напряг размякшие на солнце крылья и взлетел. Пролетел низко и медленно над тем местом, где прятался мальчик, и тот резко повернулся со своим ружьем, чтобы не терять Дарра из виду. А потом послышался жалкий тихий хлопок. Дарр Дубраули возвратился туда, где на деревьях сидели остальные Вороны.

Избыток осторожности полезней ее недостачи. Вскоре после этого Вороны заметили, что к ним подбирается тот же мальчик, ползет на животе с ружьем в руках. Они рады были повеселиться и подобрались ближе, кричали другим: «Сюда! Сюда!» Мальчик вскинул ружье и прицелился, а потом послышался настоящий выстрел. Пуля разметала ветки и листья, пронеслась среди Ворон.

– Не ружье, значит, – довольно жестко бросила Дарру Ке Ливень. – Вреда не будет, значит.

Что тут было делать? Дарр поклонился, пожал плечами и промолчал.

С того дня они пристально следили за мальчиком. Он всегда приходил один, ближе к вечеру, и не уходил до самого заката. Следующей весной он убил первую жертву – подростка, которого подстрелил благодаря удаче и неопытности юной Вороны. Родители юнца кричали и ругались, но не рискнули подлететь ближе, а вскоре к ним присоединились другие Вороны. Все они видели, как мальчик пинает мертвую птицу с холодной яростью. Когда он остановился, труп на земле уже мало походил на Ворону.

Его звали Пол. Он ненавидел Ворон; впоследствии он этим прославится. Ненавидел слепоту матери; ненавидел отца за то, что погиб. Но больше всего он ненавидел Ментальную Симпатию.

Когда Пол подрос, ему вменили в обязанность ездить в двуколке на станцию, забирать там Посетителей матери (так их всегда называли) и везти домой. Он же принимал от них монеты и конверты с долларами, которые они не хотели навязывать Анне, – разные суммы, по их собственному выбору, никто из домашних цены им не говорил. Иногда чьи-то мать или отец брали Пола за руку и пытались достучаться до него, глядя в глаза, но он только возвращался к двуколке с лошадкой и влезал на козлы. По дороге в город он видел Ворон на ветках деревьев и в небе. Тогда он натягивал поводья и вертел головой: он уже повзрослел и понимал, что, если любимая Ворона его матери – та, с белым пятном на щеке, – захочет его выследить издалека, он ее не сможет увидеть. И разумеется, Дарр Дубраули выслеживал его, оставаясь невидимым, – скорее всего, Пол не знал, что Ворона видит в четыре раза дальше и в три раза лучше, чем любой из нас. Но Дарр думал об этом юноше куда меньше, чем юноша думал о нем.

Великое содружество мертвых, которое на время так приблизилось к миру живых, что казалось от него неотличимым, вновь начало отдаляться. Возможно, старшие духи уже завершили свой труд и увели заблудших духов войны к блаженству – тот самый труд, которому посвятила себя и Анна Кун; возможно, они отчасти потеряли интерес к живым, отвернулись ко вложенным сферам высших миров и бесконечности за ними. Не знаю. Дарр Дубраули продолжал работать, высматривал души в ночи, но, как огромные стаи Странствующих Голубей, которыми любовались многие Вороны и которые со временем становились все меньше и меньше, стаи блуждающих мертвецов сократились.

В то же время началось великое движение, призванное счесть, найти, откопать и почетно похоронить столько павших, сколько возможно, – и длилось оно много лет. Семьи наконец смогли уложить венки на могилы своих родных; тех, что приносили венки к чужим костям, препроводили к другим, рассказали другую историю. Но все равно более половины погибших, северян и южан, так и не были найдены; плуг снова превратил поля битв в обычные поля, и еще десятки лет он иногда выбрасывал наверх пожелтевший череп или потемневшую медную пуговицу. Среди ненайденных остались и двое мужчин Анны Кун. Она провела их через Великую Трансформацию, как стало принято называть этот переход, но так и не узнала – ни от них самих, ни от Вороны, – где лежат их тела; она пыталась найти утешение в том, что они наверняка и сами не придавали этому значения.

Ворона оставалась с ней. Со временем пепельные волосы Анны поседели, стали совсем белыми. Она перестала помогать скорбящим – уже не знала, как это сделать; искусство или наука, которую она практиковала, оказалась в руках обманщиков и шарлатанов, изготовителей поддельных снимков с призраками, коммивояжеров и ряженых. Они со свекровью жили на армейскую пенсию и деньги, которые присылал домой ее сын. Хотя Анна почти перестала беседовать с мертвыми, она часто говорила сама с собой; иногда издавала тихое мяуканье, которое, как выяснил Дарр Дубраули, называлось «пением»:

Иногда она называла имена – Людей и вещей, которых хотела, но не могла коснуться. Так Дарр Дубраули выучил много слов ее наречия; ее сын вырос и уехал, поэтому Дарр был допущен на кухню (но только туда), где мог находить для нее то и это, каркая или постукивая по вещи клювом. В саду она останавливалась и называла цветы, которые, видимо, узнавала по запаху (чем очень удивила Дарра). Со времен сомнамбулизма она сохранила некоторую способность видеть в темноте, – видеть то, чего не видели ее глаза. Летними вечерами она стояла у поля, где ветер колыхал высокую траву, залитую белым светом заходящего солнца, а потом говорила что-то вроде: «А теперь она кажется мне прекрасными нестрижеными волосами могил». А он стоял у нее на плече, и ему ерошил перья ветер, который приносил ей звуки и запахи поля, и он думал: «Почему она так сказала? Почему Люди такое говорят? Могила под травой, да, но ведь не тут; и трава – не волосы, которые нужно стричь. И траву на могилах подстригают, Люди это делают». Но однажды вечером, когда далекий рокот грома и косой луч так бежали по высокой траве под ветром, что она словно пошевелилась, Дарр Дубраули изменился внутри и понял, что имела в виду Анна Кун, когда говорила так. Смысла больше не стало, конечно, но он понял, что́ может заставить ее такое сказать. Веками он слышал, как Люди говорили такие вещи, и раздраженно отмахивался от этих глупостей, а теперь – вдруг – понял. Прекрасные нестриженые волосы могил. Потом он повторял это про себя всякий раз, когда жизнь Людей и их мертвых снова становилась для него неразрешимой загадкой: и золотисто-зеленый ветер, и печаль Анны, и его собственная грусть сливались в словах, которые мог услышать только он сам.