Райский пейзаж теперь превратился в адский. Из окна превосходно было видно расположение санфедистских и республиканских войск.
Санфедисты продвинулись на улицу Нуова, то есть на самый берег, до улицы Франческа, где у них стояла батарея пушек крупного калибра, нацеленных на малый порт и торговый порт.
Это была крайняя точка их левого фланга.
Все помощники кардинала — Де Чезари, Дуранте, Ламарра — находились тут.
Другое, правое крыло, руководимое Фра Дьяволо и Маммоне, выставило, как уже говорилось, аванпосты у Бурбон-ского музея, на верхнем конце улицы Толедо.
Центральные позиции растянулись по улице Сан Джованни а Карбонара, площади Трибунали и улице Сан Пьетро ад Арам до самого замка дель Кармине.
Кардинал по-прежнему находился в доме у моста Магдалины.
Нетрудно было оценить число санфедистов, атаковавших Неаполь, — их было тридцать пять или сорок тысяч человек.
Это количество внешних врагов было тем опаснее, что приходилось опасаться почти такого же числа внутренних врагов Республики.
А ее защитники, соединив все силы, едва набирали пять-шесть тысяч человек.
Охватив взором эту обширную панораму, Сальвато понял, что вылазка не привела к изгнанию из города врагов и опасно сохранять на улице Толедо длинный клин республиканских войск, так как санфедисты, установив связь с внутренними врагами, могут отрезать патриотам путь к отступлению под защиту фортов. Решение пришло мгновенно. Он вызвал Мантонне, показал ему расположение войск, разъяснил, с полным знанием дела, какая им грозит опасность, и склонил его к согласию со своим мнением.
Затем оба спустились в город и велели доложить о себе членам Директории.
А в Директории шли дебаты. Все уже знали, что от Межана ждать нечего, поэтому был отправлен нарочный к полковнику Жирардону, командующему гарнизоном Капуа. Опираясь на договор, которым скреплялся наступательный и оборонительный военный союз между Французской и Партенопейской республиками, Директория просила подкрепления живой силой.
Полковник Жирардон ответил, что не имеет возможности послать своих солдат в Неаполь; он заявил, что, если патриоты хотят послушать его совета, пусть они предпримут вылазку со штыковым боем, поместив посреди бойцов стариков, женщин и детей, и соединятся с его войсками в Капуа, и тогда он клянется честью Французской республики, что проводит их до границы Франции.
То ли совет действительно был хорош, то ли любовь к Луизе взяла верх над патриотизмом Сальвато, только он, выслушав нарочного, согласился с Жирардоном и стал твердо настаивать на принятии его плана, который означал сдачу города врагу, но должен был спасти жизнь патриотам. Для убедительности он описал расположение обеих армий и сослался на мнение Мантонне, тоже признавшего, что отстоять Неаполь невозможно.
Мантонне согласился, что город обречен, но заявил, что неаполитанцы должны погибнуть вместе с Неаполем и сам он почтет за честь быть похороненным под развалинами города, раз не может защитить его.
Сальвато вторично взял слово, чтобы возразить Мантонне; все, что есть в городе великого, благородного и самоотверженного, заявил он, находится на стороне Республики, обезглавить патриотов — значит обезглавить революцию. Он сказал, что народ еще слеп и слишком невежествен, чтобы поддержать собственное свое дело, дело прогресса и свободы, и потому, если патриоты будут уничтожены, народ подпадет под еще большее иго деспотизма, впадет в еще большее мракобесие; если же патриоты — живые носители принципа свободы — окажутся лишь переселены из Неаполя, то они продолжат свою деятельность, пусть с меньшими результатами, но зато с упорством изгнанников и окруженные уважением к их несчастью. Разве не станет земля отечества, спросил Сальвато, бесплодной на полвека, а то и на целый век, если топор реакции обрушится на головы таких людей, как Пагано, Чирилло, Конфорти, Руво? Разве имеют право несколько граждан, жаждущих славы и репутации мучеников, лишить осиротевшее потомство самых великих его людей?
Мы уже видели, что в Неаполе ложная гордость многократно вводила в заблуждение не только отдельных лиц, приносивших в жертву самих себя, но и целые группы людей, готовых принести в жертву отечество. Так и на сей раз большинство высказалось за жертву.
— Ну что ж, — только и сказал Сальвато, — умрем!
— Умрем! — в один голос отозвались присутствующие, словно римский сенат при известии о приближении галлов или Ганнибала.
— Мы погибнем, — продолжал Сальвато, — но прежде нанесем как можно больший урон врагу. Ходят слухи, будто корабли французского флота прошли через Гибралтар, соединились в Тулоне и готовы прийти нам на помощь. Я в это не верю, но в конце концов это возможно. Значит, мы будем продолжать оборону, а для этого необходимо сосредоточить силы только в тех местах, которые поддаются защите.
— Вот в этом я согласен с моим коллегой Сальвато, — подхватил Мантонне. — Я считаю его более искусным военачальником, чем все мы, и целиком полагаюсь на него.
Члены Директории склонили головы в знак одобрения.
— В таком случае, — продолжал Сальвато, — предлагаю наметить такую линию обороны: на юге от Иммаколателлы, через торговый порт и таможню вдоль улицы Мола с аванпостами на улице Медина, затем по площади Кастел-ло, по улице Сан Карло, через Национальный дворец и по спуску Джиганте, по Пиццофальконе, вниз по улице Кьятамоне к Витториа, а оттуда по улице Санта Катерина и через Giardini
65
к монастырю святого Мартина. Опорными пунктами будут Кастель Нуово, Национальный дворец, Кастель делл'Ово и Сант'Эльмо. Таким образом, у защитников города будет куда укрыться в случае нужды. Так или иначе, если в наших рядах не окажется предателей, мы сможем продержаться неделю и даже больше. А кто знает, что произойдет за неделю! Может прийти французский флот. А благодаря решительной обороне — ведь она будет сплоченной, а значит, энергичной — мы. вероятно, добьемся выгодных условий.
План был разумным, и его приняли. Осуществить его поручили Сальвато, и он, успокоив Луизу, снова вышел из Кастель Нуово, чтобы распорядиться об отводе республиканских войск на намеченные позиции.
В это самое время по улице Качьоттоли торопливо спускался нарочный полковника Межана. Он прошел по улицам Монтемилето и Инфраската, мимо заднего фасада Бурбонского музея, по улице Карбонара и через Капуанские ворота и Ареначчу достиг моста Магдалины. Там он велел доложить о себе кардиналу как о посланце французского командования.
Было три часа ночи. Кардинал только час тому назад лег наконец в постель; но он был единственным начальником, представляющим власть короля, так что о любом важном деле докладывали ему лично.
Посланного ввели к кардиналу.
Тот лежал в постели одетый; рядом на столе, на расстоянии вытянутой руки, находились его пистолеты.