Славно, славно мы резвились - читать онлайн книгу. Автор: Джордж Оруэлл cтр.№ 38

Насколько эти озарения соотносятся с действительностью – вопрос спорный. Подобно иным русским писателям XIX столетия, Лоуренс как будто нередко обходит стороной возникающие перед романистом трудности, наделяя своих персонажей равной по глубине отзывчивостью. Все они, даже те, к кому автор испытывает неприязнь, переживают, кажется, одинаково сильные чувства, каждый может найти общий язык с каждым, и классовые барьеры в той форме, в какой они нам известны, почти исчезают. В то же время возникает впечатление, что Лоуренс обладает исключительной силой воображения, помогающей ему понять то, что он физически наблюдать не мог. Где-то в одной из своих книг он замечает, что выстрел в дикого зверя – это не то же самое, что выстрел в мишень. В первом случае ты не вглядываешься в прорезь прицела, ты инстинктивно целишься изгибом всего тела, и пуля летит, словно направляемая волей стрелка. Так оно и есть, только не думаю, будто Лоуренс сам хоть раз стрелял в дикого зверя. Или возьмите сцену расстрела в рассказе «О Англия, моя Англия» (который, к сожалению, не включен в данный сборник). Лоуренсу никогда не случалось оказываться в обстоятельствах, хоть отдаленно напоминающих те, что он описывает. Просто у него было внутреннее ощущение того состояния, в каком пребывает расстреливаемый солдат. Быть может, это ощущение соответствует действительности, быть может, нет, но в любом случае эмоционально оно верно, а потому убедительно.

Что касается романов Лоуренса, то широко распространено мнение, что читаются они трудно. В рассказах недостатки не столь существенны, ибо рассказ может быть сочинением сугубо лирическим, в то время как романисту приходится думать о правдоподобии и разумно строить сюжет. В сборнике «Прусский офицер» есть исключительно сильный рассказ, скорее даже повесть, озаглавленная «Дочери викария». В шахтерском поселке одиноко живет обыкновенный англиканский священник, ведущий вместе с семьей полунищенское существование на крохотное жалованье; делать ему здесь ничего, шахтерский люд в нем не нуждается и его не любит. Типичная семья, принадлежащая среднему классу, где дети растут в ложном осознании своего социального превосходства, которое влачится за ними, как кандалы. Встает обычная проблема: как дочерям выйти замуж? У старшей возникает возможность брака с более или менее зажиточным священником. Правда, он оказывается карликом, страдающим от какого-то внутреннего заболевания, – странное существо, больше напоминающее не по годам развитого, капризного ребенка, нежели мужчину. По понятиям большинства членов семьи девушка делает верный шаг: выходит замуж за джентльмена. А вот младшая дочь, чья жизненная энергия сопротивляется снобистским представлениям, плюет на престиж семьи и выходит за молодого здоровяка-шахтера.

Со временем станет ясно, что этот рассказ тесно связан с «Любовником леди Чаттерлей». Но с моей точки зрения, художественно он значительно сильнее и убедительнее, чем роман, ибо, чтобы удержать его на плаву, оказывается достаточно одного мощного импульса, питающего работу воображения. Быть может, Лоуренсу выпало как-то где-то увидеть, как играет на органе избывающая свою юность, недоедающая, бедно одетая органистка – дочь священника, и ему мгновенно представилась картина, как она попадает в более теплый мир рабочих с его обилием женихов. Для рассказа такого сюжета вполне достаточно, но если растянуть его на целый роман, возникают трудности, с которыми Лоуренсу справиться не удается. Еще в одном рассказе, также включенном в сборник, «Весенние тени», возникает егерь, воплощающий естественное, земное начало, – противоположность рационалисту-интеллектуалу. Такого рода персонажи возникают на страницах книг Лоуренса вновь и вновь, и, думаю, не будет ошибкой сказать, что в рассказах, где нам нет нужды знать про них слишком много, они выглядят убедительнее, нежели в романах (например, в том же «Любовнике леди Чаттерлей» или в «Женщине, которая уехала»), где автор, дабы включить героя в ход действия, должен заставлять его предаваться сложным размышлениям, что само по себе разрушает образ неиспорченного дикаря. В очередном рассказе, «Запах хризантем», речь идет о гибели шахтера от несчастного случая в шахте. Это пьяница, и до самого момента гибели жена его ничего не хотела так сильно, как как-то избавиться от него, любым способом. И лишь обмывая мертвое тело, она словно бы впервые осознает, до чего же он прекрасен. В такие моменты Лоуренс на высоте, и первый же абзац рассказа являет собой прекрасный образец изобразительной пластики. Но из такого эпизода полномасштабного романа не сделаешь, как не сделаешь его, опуская иные, более прозаические детали жизни, даже из серии подобных эпизодов…

«Трибьюн», 16 ноября 1945 г.

Лишь через несколько лет после того, как я услышал о существовании такой книги, в руки мне наконец попался роман Замятина «Мы», это прелюбопытное литературное явление нашего брызжущего книгоиздательской энергией века. Заглянув в работу Глеба Струве «Двадцать пять лет русской советской литературы», я познакомился с автором и его романом.

Замятин, скончавшийся в 1937 год в Париже, – русский романист и литературный критик, опубликовавший несколько книг как до революции, так и после нее. Роман «Мы» был написан в 1923 году, и, хотя действие там происходит не в России и прямо никак не связано с текущей политикой – это фантазия, перенесенная в XXVI век от Рождества Христова, – к публикации он был запрещен ввиду идеологической невыдержанности. Один из экземпляров рукописи просочился за пределы страны, и роман вышел в английском, французском и чешском переводах, так и оставшись не опубликованным на русском. Английская версия появилась в Соединенных Штатах, и мне так и не удалось раздобыть ее; но французский перевод (под названием «Nous Autres») мне все же в руки попал. Насколько я могу судить, литература это не перворазрядная, однако все же явно незаурядная, и остается удивляться, отчего ни один английский издатель не рискнул опубликовать этот роман.

Первое, что бросается в глаза при его чтении, – кажется, никто на это не обратил внимания, – так это, что ему отчасти обязан своим появлением другой роман – «О дивный новый мир» Олдоса Хаксли. В обеих книгах описывается бунт изначального человеческого духа против рационалистического, механизированного, бесчувственного мира, и в обеих время действия отделено от нашего примерно шестью веками. Сходны и атмосфера, и, в грубом приближении, описываемый тип общественного устройства, хотя у Хаксли меньше политики, в его романе скорее отразились новейшие теории в области биологии и психологии.

В XXVI веке, каким он видится Замятину, обитатели Утопии настолько утратили индивидуальность, что различаются только по номерам. Они живут в стеклянных домах (книга написана до изобретения телевидения), что позволяет политической полиции – Хранителям – легко контролировать все их действия. Все одинаково одеты, и каждого обычно называют «нумер» (такой-то) либо «юниф» ^[92]. Они едят синтетическую пищу, а отдыхают обычно, маршируя четверками под доносящиеся из репродукторов звуки гимна Единого Государства. Через определенные промежутки времени нумерам предоставляется возможность на час («личный час») опускать в своих стеклянных жилищах шторы. Института брака, естественно, не существует, хотя нельзя сказать, будто в Едином Государстве полностью царит свободная любовь. На занятия любовью выдается нечто вроде талона на питание (розового), по предъявлении которого партнерша нумера по личному часу ставит свою подпись на корешке. Единое Государство управляется ежегодно переизбираемым (всегда единогласно) Благодетелем. Ключевым принципом Государства является то, что счастье и свобода несовместимы. В Эдеме человек был счастлив, но по недомыслию своему потребовал свободы и был изгнан в пустыню. Единое Государство вернуло людям счастье, отняв у них свободу.