Мы всегда с благодарностью принимаем и так называемый "живой корм", а именно уховерток, мокриц, кузнечиков, бабочек, улиток. Здесь у нас тоже множество помощников. Люди несут полные банки – стеклянные и жестяные – всякой всячины, особенно они рады избавиться от улиток. Уховерток, мокриц и прочих насекомых мы скармливаем мелким пресмыкающимся.
К животным, привезенным мной из Западной Африки и Южной Америки, мы, естественно, в разных местах прикупали других. И самым занятным нашим приобретением был уже упомянутый трубач Трампи, который сам себя назначил, во-первых, затейником нашего зоопарка, во-вторых, общественным "распорядителем". Как только привозили нового питомца, Трампи каким-то образом ухитрялся проведать об этом и, кудахтая что-то себе под нос, прибегал, чтобы помочь новичку освоиться. Двадцать четыре часа он стоял возле клетки (а еще лучше – внутри ее), затем, решив, что новичок обжился, скакал обратно в павильон млекопитающих, где производил свой обычный осмотр. Порой общественная работа грозила Трампи опасностью, но наш простак явно не сознавал этого. Когда ошейниковые пекари Хуан и Хуанита впервые заняли свой загон, Трампи явился тотчас, чтобы позаботиться о них. Пекари восприняли это совершенно спокойно. Трампи отдежурил сутки и удалился. Но вот Хуан и Хуанита стали родителями и вывели в загон свое потомство. Трампи радостно перемахнул через ограду – "вселять" поросят. Пока дело касалось их самих, Хуан и Хуанита не возражали, но в заботе Трампи об их потомстве они усмотрели некую скрытую угрозу. Ощетинившись, стуча клыками, словно кастаньетами, пекари с двух сторон пошли на Трампи, который, стоя на одной ноге, добродушно разглядывал поросят. Он догадался об опасности лишь в последнюю минуту, и только лихие финты да отчаянный прыжок спасли его. Больше Трампи в загон Хуана и Хуаниты не наведывался.
Пока мы перекрывали ручеек на заливном лугу и устраивали пруд для черношеих лебедей и коскоробов, привезенных мной из Южной Америки, Трампи внимательно наблюдал за нашей работой, а когда выпустили лебедей, он, сколько его ни отговаривали, сутки простоял по колено в воде, помогая им обжиться. Лебедям от этого было ни жарко ни холодно, зато Трампи получил удовольствие.
Другим нашим новым приобретением был великолепный молодой мандрил Фриски. Синий и красный зад, синий и красный нос – словом, зрелище замечательное. Подойдешь к его клетке, он глядит на тебя яркими, янтарного цвета, глазами и шевелит бровями, будто удивляется. Потом, издавая негромкие горловые звуки, поворачивается кругом и предъявляет свой зад, а сам следит через плечо, какое впечатление произвела его колоритная кормовая часть. Как и все представители его рода, Фриски, разумеется, был чрезвычайно любопытен, и в один прекрасный весенний день был наказан за любопытство. Мы решили покрасить верх обезьяньих клеток в приятный кремовый цвет. Фриски с величайшим интересом следил за этой процедурой. Он явно думал, что в банке с краской содержится что-то вкусное, что-нибудь вроде молока. Не худо бы исследовать поближе. Но как? Противный маляр, этот невоспитанный эгоист, все время держал банку около себя. Однако терпение всегда вознаграждается, и через несколько часов фортуна улыбнулась Фриски. Маляр за чем-то отошел и оставил банку без присмотра. Фриски немедленно просунул руку сквозь сетку, схватил банку за край, дернул и очутился под струей краски. Секунда, и фыркающий, плюющийся Фриски превратился в кремового мандрила. Мы ничем не могли ему помочь. Мандрил не пудель, его не вытащишь запросто из клетки и не отмоешь. Высохнув, краска затвердела, как броня, и наш мандрил приобрел такой жалкий вид, что мы решили перевести его в соседнюю клетку, занятую самкой бабуина и двумя самками дрилла. Может быть, они его почистят? Соседки испуганно воззрились на Фриски и не сразу отважились к нему приблизиться. Наконец они подошли, увидели, что с ним случилось, и, окружив гостя, рьяно принялись его скрести и чистить. На беду, краска очень прочно пристала к шерсти и обезьянам пришлось приложить все силы. За два дня они удалили краску, но вместе с ней удалили также немалую часть волосяного покрова Фриски. Теперь вместо кремового мандрила у нас был сильно облезлый и заметно обескураженный мандрил.
Наш зоопарк приобрел также льва, носившего освященное временем имя Лео. Он был из знаменитой львиной семьи Дублинского зоопарка и представлял чуть ли не пятидесятое поколение, родившееся в неволе. Когда его привезли к нам, он был не больше собачонки. Мы поместили Лео в клетку в павильоне млекопитающих, но львенок рос так быстро, что вскоре понадобилось искать для него более просторную квартиру. Мы только что оборудовали большую клетку для шимпанзе и решили поместить Лео туда, пока соберемся соорудить что-нибудь специально для него. Он отлично прижился на новом месте. У него стала отрастать грива, я радовался, что она светлая, так как светлогривые львы в отличие от черногривых смирные и покладистые, правда, чуть глуповатые. Лео своим поведением вполне подтвердил эту теорию. У него в клетке лежал длинный чурбан для игр и стояло большое черное резиновое ведро, куда наливали питьевую воду. Ведро стало его любимой игрушкой. Он напьется из него вдоволь, остатки воды выльет и хорошенько стукнет по ведру могучей лапой. Потом бежит вдогонку и валится на него. Раз, когда я обходил зоопарк, одна дама остановила меня и спросила, не из цирка ли прибыл наш Лео.
– Нет, – ответил я. – А почему вы так решили?
– Да он такие хитрые трюки выделывает!
И в самом деле, каким-то образом Лео напялил себе на голову ведро и теперь гордо расхаживал по клетке в этой шляпе!
На втором году жизни Лео по зрелом размышлении решил, что лев обязан рычать. Но как это делается, он не очень-то представлял, а потому уединялся в каком-нибудь укромном уголке своей клетки и тихонько упражнялся про себя. С чем сравнить львиное рычанье? Представьте себе, что кто-то пилит дрова на огромной гулкой бочке. Первые ноты ("запил") короткие, рваные (пила еще только вгрызается в древесину), потом звуки становятся протяжнее, чередуются реже. Вдруг все смолкает, и вы подсознательно ждете, что сейчас грохнется на землю отпиленное полено.
Лео страшно стеснялся. Стоило кому-нибудь приблизиться, как он тотчас замолкал и делал невинную морду. В конце концов, решив, что тембр найден и дыхание отработано, он в чудесную лунную ночь устроил нам первый концерт. Мы слушали его с радостью. Наконец-то Лео показал себя настоящим львом! Но вот беда – он страшно гордился своим достижением и с каждым вечером принимался рычать все раньше, чтобы мы могли как следует насладиться его упражнениями голосовых связок. Лео усердно трудился всю ночь напролет, прерываясь минут на пять после каждой рулады, чтобы поразмыслить. Порой, когда он бывал в ударе, казалось, что серенада звучит у вас под самым ухом. Вскоре мы уже были сыты по горло пением Лео. Правда, выяснилось, что можно заставить его смолкнуть на полчаса, если открыть окно спальни и крикнуть: "Лео, замолчи!" Однако на тридцать первой минуте, решив, что вы просто пошутили, он начинал все сначала. Трудная это была пора. Теперь-то уж Лео научился рычать более сдержанно, но и то иногда по ночам, особенно в полнолуние, вам приходится накрывать голову подушкой и проклинать тот день, когда вы решили обзавестись зоопарком.