—А, так вы это признаете? — спросил начальник полиции, довольный тем, что так быстро заставил нас сознаться.
— Да, сеньор, — повторил Рафаэль.
— Так, — сказал начальник полиции, заложив большие пальцы за пояс и небрежно откинувшись на спинку стула, — значит, вы в этом сознаетесь? Вы приехали в Чако и думаете, что здесь можно безнаказанно нарушать порядок, да? Вы думаете, что вы в дикой стране, где все сойдет вам с рук?.
— Да, сеньор, — сказал Рафаэль.
Ничто так не раздражает человека, как ответы на чисто риторические вопросы. Начальник полиции свирепо уставился на Рафаэля.
—А вы не думали, что здесь тоже есть законы, как и в любых других местах? Вы, вероятно, не ожидали встретиться здесь с полицией, да?
Тем временем полицейские стали по стойке вольно, предоставив своему начальнику самому разбираться во всем. Один из них основательно ковырялся в зубах, другой засунул палец в ствол винтовки, вытащил его оттуда и начал разглядывать с озабоченным выражением: очевидно, настало время очередной ежегодной чистки оружия.
— Послушайте, сеньор, — терпеливо сказал Рафаэль, — мы не совершили никакого преступления, у нас случайно выстрелило ружье.
— Не в этом дело, — проницательно заметил начальник полиции. — Вы могли совершить преступление.
Такой убедительный довод сразил Рафаэля, и он ничего не ответил.
— Как бы то ни было, — великодушно продолжал начальник полиции, — я пока вас не арестую. Я хочу обдумать ваше дело. Завтра утром вы придете сюда со всеми вашими документами. Вы меня поняли?
Спорить было бесполезно, и мы лишь молча кивнули. Начальник полиции встал, поклонился и щелкнул каблуками с такой силой, что один из полицейских уронил винтовку и поспешно отдал честь, чтобы сгладить свою неловкость. С трудом сохраняя серьезность, мы отошли на некоторое расстояние от полицейского управления и разразились взрывом безудержного смеха. Дома Рафаэль очень удачно изобразил перед Джеки начальника полиции, и это доставило ему такое удовольствие, что от смеха слезы потекли у него из-под очков.
На следующее утро во время завтрака мы рассказали об этом происшествии Пауле. Вместо того чтобы разделить с нами наше веселье, Паула искренне возмутилась всей этой историей. Она охарактеризовала начальника полиции в выражениях, которые не часто слышишь из женских уст, и заявила, что он слишком много о себе воображает, ей уже приходилось иметь с ним дело, когда он пытался запретить ее девочкам подниматься на борт парохода. Но этот его поступок переполнил чашу ее терпения. На этот раз он зашел слишком далеко, она сама отправится в полицейское управление и скажет ему все, что она о нем думает. После завтрака Паула накинула на плечи яркую пурпурно-зеленую шаль, надела на голову большую соломенную шляпу с алыми маками и, задыхаясь от негодования, отправилась с нами в поселок.
Когда мы подошли к полицейскому управлению, мы увидели во дворе под пальмой огромную двухспальную кровать, на которой спал, сладко похрапывая, сам начальник полиции. Его небритое лицо дышало блаженством, а пара пустых бутылок под кроватью свидетельствовала о том, что он достойно отметил наше знакомство. Увидев его, Паула презрительно фыркнула, быстро подошла к кровати, размахнулась и с силой хлопнула по тому месту, где под грудой одеял должен был находиться зад шефа полиции. Это был превосходный, мощный удар, в который Паула вложила всю силу своего массивного тела; начальник полиции сел торчмя на кровати, дико озираясь по сторонам, увидел Паулу, пожелал ей доброго утра и стыдливо натянул одеяло до самого подбородка. Но Пауле было не до учтивостей; презрев его приветствие, она перешла в атаку. С вздымающейся от негодования грудью и сверкающими глазами она склонилась над кроватью и звонким, пронзительным голосом, разносившимся по всему поселку, стала излагать ему все, что она о нем думает. Мне было искренне жаль беднягу: не имея возможности встать, он лежал в постели на виду у всех, а Паула, высясь над ним горой загорелых телес, извергала стремительный поток презрения, насмешек, оскорблений и угроз, такой густой, что он не мог вставить ни единого слова. Его желтоватое лицо побагровело от гнева, затем побелело, а когда Паула перешла к описанию интимных подробностей любовной жизни шефа полиции, приняло зеленоватый оттенок. Все ближайшие соседи, обрадованные неожиданным развлечением, высыпали к порогам своих домов и криками подбадривали Паулу; чувствовалось, что начальник полиции не снискал в поселке особых симпатий. В конце концов несчастный не выдержал: отбросив одеяла, он выскочил из кровати и побежал к дому в одной рубашке и полосатых пижамных брюках, преследуемый восторженными криками и улюлюканьем собравшихся зрителей. Запыхавшаяся и торжествующая Паула присела отдохнуть на освободившуюся кровать, а затем отправилась с нами домой, время от времени останавливаясь у какой-либо хижины, чтобы принять поздравления от своих восхищенных почитателей.
Вся эта история завершилась в тот же вечер; один на вчерашних полицейских в явном замешательстве зашел к нам в дом, держа в одной руке свою верную винтовку, а в другой — большой, неумело подобранный букет лилий. Он объяснил, что начальник полиции посылает этот букет в знак глубокого уважения к сеньоре, и Джеки приняла подарок с приличествующими случаю изъявлениями благодарности. После этого, когда бы мы ни встретили начальника полиции, он замирал по стойке смирно и брал под козырек, а потом снимал фуражку и радостно улыбался нам. До конца нашего пребывания в поселке он так и не проверил у нас документы.
Глава седьмая
СТРАШНЫЕ ЖАБЫ И КУЧА ПТИЦ
После двух месяцев пребывания в Чако наша коллекция достигла таких размеров, что все свое время мы тратили на уход за животными. Мы поднимались до рассвета, и Паула приносила нам в комнату чай. Справедливости ради должен сказать, что мы вставали в такую рань не потому, что любили рано вставать, а для того, чтобы успеть выполнить самую трудную часть работы прежде, чем солнце поднимется высоко и станет жарко.
Первым делом мы принимались за чистку клеток — долгое, утомительное и грязное занятие, отнимавшее обычно не меньше двух часов. Продолжительность чистки всецело зависела от обитателя клетки: если он был настроен воинственно, приходилось внимательно следить за тем, чтобы тебя не укусили или не клюнули, если же он был в игривом настроении, много времени уходило на то, чтобы внушить ему, что чистка клеток является работой, а не развлечением, придуманным специально для него. Большинство животных быстро привыкали к заведенному порядку; они терпеливо ожидали в стороне, пока мы убирали одну половину клетки, а затем переходили на чистую половину, позволяя привести в порядок оставшуюся часть. После того как все клетки были вычищены и устланы свежим слоем сухих листьев или опилок, можно было приступать к приготовлению пищи. Прежде всего необходимо было очистить или нарезать фрукты. На первый взгляд это довольно простое дело, и это действительно было бы так, если бы всем обитателям клеток фрукты можно было нарезать одинаковым образом. К сожалению, все обстояло совсем иначе. Например, некоторые птицы любили, чтобы бананы были нарезаны вдоль и развешаны на крючках на проволочной сетке клетки. Другие любили, чтобы бананы были нарезаны на мелкие кусочки такой величины, чтобы их можно было сразу проглотить. Некоторые птицы ели плоды манго только в виде кашицы, смешанной с хлебом и молоком, другие обязательно требовали перед завтраком ломоть перезрелого плода папайи вместе с зернами в нем. Стоило только удалить зерна, и птицы отказывались от завтрака, хотя в действительности они не ели зерна, а лишь выклевывали их из оранжевой мякоти и разбрасывали по клетке. Таким образом, приготовление фруктов к завтраку было очень сложным делом, требовавшим знания вкусов и привычек каждого нашего постояльца.