С наступлением зимы жизнь в "лачуге" все больше угнетала меня. Спустишься в огромную гостиную на первом этаже – волей-неволей надо участвовать в малосодержательных беседах с другими жильцами. Оставалась спальня, напоминающая тюремную камеру и до того холодная, что она вполне могла бы служить холодильником. Мое жалованье не позволяло мне проводить долгие зимние вечера в трактире, поэтому чаще всего я уже в семь часов вечера лежал в постели с книжкой или со своими тетрадями. Немудрено, что я ждал четверга (когда обедал у Билов) с таким же нетерпением, с каким буддист грезит о нирване. Теплая, светлая гостиная Билов, занимательный разговор о животных, шумные карточные игры по правилам, придуманным самим капитаном, пение у пианино, пожар во рту от капитанского кэрри – все это было великим событием для человека, заточаемого на ночь в некое подобие концентрационного лагеря. К тому же время от времени затевались восхитительные вылазки в Данстейбл или Латон, чтобы посмотреть заинтересовавший капитана новый кинофильм. В такие дни Билли загодя отыскивал меня в зоопарке и извещал:
– Старикан велел тебе сегодня прийти пораньше, поедем в кино.
Я приходил пораньше и заставал капитана в прихожей, где он нетерпеливо ждал остальных, в три раза тучнее обычного благодаря толстому пальто и огромному шарфу.
– А, Даррел, – рокотал капитан, лихорадочно поблескивая очками из-под узких полей надвинутой на лоб фетровйй шляпы, – входите, входите. Хоть вы вовремя. И чем только заняты эти женщины? Чем занята твоя мать, Билли?
– Одевается, – следовал краткий ответ.
Капитан мерил прихожую грузными шагами, ворча и поглядывая на часы.
– Глэдис! – орал он наконец, не в силах больше сдерживаться. – Глэдис! Где ты там застряла, черт возьми? Глэдис!
Издалека, со стороны спальни, доносился голос миссис Бил, примирительным тоном объясняющей причину заминки.
– Давай-ка поживей! – ревел в ответ капитан. – Ты знаешь, который час? Глэдис!.. Глэдис! Я говорю, знаешь, который час? Если не поспешишь, мы опоздаем к началу... Глэдис!.. Я не кричу... Просто пытаюсь расшевелить вас, окаянных женщин... Я вовсе не ругаюсь... Просто хочу, чтобы вы поторапливались!
Наконец появлялась миссис Бил в сопровождении трех щебечущих девушек, и капитан, словно огромная овчарка, выпроваживал их на улицу и загонял в машину, ворча себе что-то под нос. Сам он втискивался за руль, Лора и миссис Бил садились рядом с ним, все остальные жались на заднем сиденье. Мотор несколько раз грозно взрыкивал, натужно скрежетало сцепление, наконец машина срывалась с места.
– Ха! – удовлетворенно произносил капитан. – Мигом там будем.
В те дни бензин еще отпускали по карточкам, и это обстоятельство чрезвычайно раздражало капитана, который воспринимал все виды карточек как проявление неукротимой ненависти правительства к нему лично и к его семье. Для экономии бензина он придумал свой способ, одинаково оригинальный и бесполезный. Там, где дорога шла под уклон, капитан выключал мотор.
– Толкайте! – рокотал он. – Все вместе – толкайте.
Услышав впервые эту примечательную команду, я заключил, что кончился бензин и капитан хочет, чтобы мы вышли из машины и подталкивали сзади. Ничего подобного. Капитаново "толкайте" означало, что нам надлежит раскачиваться взад-вперед на сиденьях. Он уверял, что таким способом мы сильнее разгоняем автомобиль на спуске.
– Толкайте! Ну же, толкайте, – ревел он, раскачивая свою могучую тушу. – Толкай, Глэдис!
– Я толкаю, Вильям, – выдавливала из себя порозовевшая миссис Бил, дергаясь, точно беспокойный персонаж кукольного спектакля.
– Слабо толкаешь! Эй вы, сзади, давайте толкайте как следует. Сильней! Сильней!
– Я не могу сильней, Вильям, – задыхалась миссис Бил. -И я не вижу никакой разницы.
– Разница есть, – рычал капитан. – Разница будет, черт возьми, если как следует постараться. Давайте сильней... еще сильней!
Но вот кончился уклон, машина начинает взбираться на подъем.
– Дружно... все вместе... сильней... сильней! – лихорадочно вопил капитан, и мы толкались, словно регбисты в свалке, наполняя машину пыхтеньем и хрипами.
Наконец машина останавливалась, капитан включал тормоз.
– Ну вот, – недовольно ворчал он, высовывая из окошка ладонь величиной с лопату. – Глядите, только до этого куста дотянули. А в прошлый раз хватило разгона вон до того боярышника. Говорил вам, толкайте как следует.
– Но мы просто не можем сильнее толкать, Вильям.
– Ритм – вот чего вам недостает, – объяснил капитан.
– Какой может быть ритм, когда толкаешь, дорогой.
– А я говорю, может, – рокотал капитан. – В Африке последний портовый грузчик это знает. Ритм и согласованность... Только надо с умом. Ну-ка попробуем еще раз.
– Хоть бы скорее отменили эти карточки, – шепотом жаловалась мне миссис Бил.
– Как будто я в этом виноват! – язвительно кричал капитан. – Не моя вина, что это окаянное правительство отпускает нам бензин чайными ложками. Я только стараюсь растянуть его.
– Конечно, милый. Не надо браниться. Я не говорила, что ты в этом виноват.
– Я не виноват, черт возьми. Стараюсь сделать, как лучше, а вы не хотите помочь толком.
– Хорошо, хорошо, милый. Мы попробуем еще раз. Машина взбиралась на гребень следующего холма и начинался новый спуск. Капитан опять выключал мотор.
– Ну, – кричал он, – слушайте мою команду. И не жалейте сил. Все вместе... раз, два, три – толкнули.. раз, два, три – толкнули... Ты не толкаешь, Глэдис! Ты толкаешь не в ногу! О каком результате можно говорить, черт возьми, когда вы толкаете не в ногу? Раз, два, три – толкнули. Глэдис, внимательнее!
Вот так, дергаясь и пыхтя, мы ползли к цели. И даже самый захватывающий фильм не мог соперничать с поездкой в кино и обратно.
8
ВЫСОКОМЕРИЕ ВЕРБЛЮДА
А этот труженик верблюд, что вам сказать о нем:
Сиротка, страус, сущий черт – все существа в одном.
Киплинг. Верблюды
Зима нагрянула внезапно, словно вдруг открыли гробницу и дохнуло могильным холодом. Чуть ли не за одну ночь ветер сорвал с деревьев последние разноцветные полотнища осенней листвы и насыпал большие гниющие кучи, которые от хорошего пинка разваливались, словно кекс. Затем пошли утренние заморозки – высокая трава белела и становилась хрупкой, дыхание повисало в воздухе светлой паутиной, а кончики пальцев щипало так, будто их прищемило дверью. А там и снег повалил, большие кружевные снежинки накрывали землю молочно-белой пеленой; снег лежал по колено, собирался в двухметровые сугробы и глушил все звуки, только сам хрустел и поскрипывал под ногами. Ветер без помех больно хлестал вас по лицу, выжимал слезы из глаз, замораживал тающий снег на ветвях и лепил из него гофрированные сосульки, миллионы сосулек, похожих на оплывшие свечи.