Я медленно открыла эту дверь - читать онлайн книгу. Автор: Людмила Голубкина, Олег Дорман cтр.№ 67

– Дипломницы…

Кто, какие две, не помню, а Милу помню. Может быть, даже не ее всю, а эту ее улыбку.

Как со знаменитым Чеширским котом – такая прелесть! – его самого уже нет, а улыбка осталась, парит в воздухе.

Ее улыбка. В воздухе – памяти, дружбы, – которым пока еще дышу.

Такая славная, такая запоминающаяся улыбка, такая…

Тут бы, конечно, и написать, поддавшись игре слов, – милая. Мила – милая. Но нет – память – живая, даже зрительная – поправляет. Улыбка была иная – добрая, умная. И печальная. Почему?

В разных встречах, в разные годы – разная Мила.

Гостеприимной хозяйкой в той старой – путаной – квартире на Зубовском бульваре, где в одно время собирались часто, любили к ней приходить.

Веселая, смешливая, любопытная – во всяких наших компаниях. С Юрой Клепиковым, с Наташей Рязанцевой, с Ильей Авербахом, с Ритой Сендерович, с Максудом Ибрагимбековым и его женой Аней…

Доброжелательная, умная, опытная – за редакторским столом – помощница и советчица. Нестрогая, но серьезная, твердая – начальница. Сценарная студия, Сценарные курсы, куда пришла – не без моего тайного содействия – на два года позже меня. И в конце девяностых стала их спасительницей, сохранительницей.

И как же просил, уговаривал – в начале двухтысячных – не уходить, не бросать нас. Но была непреклонна. Считала, видимо, что ее миссия выполнена.

Теперь о роли личности в истории. В истории нашего – советского – кино. Сложной и очень драматической. Знаю, к счастью, две прекрасные личности, сыгравшие свои роли в этой истории. И на мой взгляд – роли первого плана.

Мила Голубкина в Москве и Фрижа Гукасян в Ленинграде. Они, кстати, и приятельницами были. Наверное, еще со ВГИКа.

Совсем разные характеры, но сходились в одном – обе были собирательницы.

Где бы ни работали – Фрижа, правда, всю жизнь на «Ленфильме», а Мила и на «Мосфильме», и на студии Горького и т. д., – возле них всегда образовывался свой круг. И – посмотрите по фильмографиям – это были те, кто делал самое талантливое и лучшее для того времени кино. А время было – ох какое!

Знаете, что такое быть редактором в советском кино и при этом сохранять порядочность, честность, справедливость, сочувствие?

Их было, увы, немного, буквально раз-два и обчелся, – посредники между «нами» и «ими», тактики и стратеги, осторожные и смелые, шедшие впереди нас в кабинеты Госкино.

Слава им!

Есть стереотип, которого придерживаются почти все интервьюеры, дотошные создатели телевизионных и журнальных портретов известных людей. Обязательно попросят:

– Какое-нибудь событие или интересный случай из ваших отношений.

В наших многолетних отношениях с Милой не было ни особо интересных случаев, ни событий. Если не считать того, что наше – всех тех, кто дружил и работал с ней, – общее существование в том, нашем, времени уже само по себе было не случаем, а событием.

Когда Миле исполнилось восемьдесят лет, мы – Наташа Рязанцева, моя жена Ира и я – пришли поздравить ее в квартиру на Аэропорте, завещанную ей теткой Татьяной Александровной, женой Сергея Ермолинского.

И пока дамы, по какому-то поводу пересмеиваясь, готовили на кухонке закуску, я пошел в соседнюю комнату, бывший кабинет писателя. И с почтением сел за письменный стол, на котором стояла фотография его вместе с другом – Михаилом Булгаковым.

Мила была отсюда – из этого мира, из этой культуры. Таких – драгоценностей и редкостей – уже почти не осталось. Пустеет жизнь, рушится культура.

Беда! Утрата!

А уже после ее смерти я открыл замечательную книгу Натальи Громовой «Странники войны. Воспоминания детей писателей. 1941–1944». Там воспоминание Милы с названием «Бескрайность мира и жизни».

Читаю:

«Самое страшное воспоминание из тех дней: поезд трогается, и мамы нет. Эшелон набирает ход. Я жду – может быть, она села и другой вагон и сейчас появится. Но ее нет. Я всю ночь простояла около дверей теплушки, одна в спящем вагоне, одна в мире. Я боялась к кому-нибудь обратиться. Мы были чужими в этом эшелоне, и мне казалось, что меня могут ссадить на ближайшей станции. Ужас, который я тогда испытывала, не забуду никогда.

Утром мама догнала поезд».

И так вдруг ее детство перекликнулось с моим, хоть я, младший, и не запомнил эвакуацию, но так она мне стала близка, дорога и понятна, эта девочка Мила, – с печалью ее улыбки.

Ее отец, поэт Владимир Луговской, написал ей такие стихи:

Что осталось? Сердце осталось, улыбка осталась…

Она осталась.

Кинодраматург, автор сценариев фильмов «Крылья», «Долгие проводы», «Чужие письма», «Открытая книга», «Аленький цветочек», «Голос» и многих других.

Я младше Милы на пять лет. Я поступила во ВГИК в 16 лет, она уже оканчивала институт. Позже Мила мне рассказывала, как пришла в учебную часть узнать, кого приняли. Она была секретарем комсомола факультета – у нее всегда была какая-нибудь общественная работа – и вот пришла поинтересоваться новым набором. Кто-то сказал: почитай Рязанцеву. Собиралась взять мои рассказы, но тут ей показали меня в коридоре. Я была толстая, розовощекая – девушка с плаката «Урожай». И Мила решила меня не читать. Потому что такое существо шестнадцати лет с плаката «Урожай» ничего хорошего написать не может.

Нас набирал Туркин, главный теоретик кинодраматургии. Во время экзамена на втором курсе он умер. Принял экзамен, каждому сказал что-нибудь важное, прощальное, пошел в столовую напротив, в Институт марксизма-ленинизма, – ВГИК был тогда недостроен, не было спортивного зала, просмотровых, смотреть фильмы мы ходили на студию Горького, а преподаватели ходили в Институт марксизма-ленинизма напротив, там имелась хорошая столовая, где их хорошо кормили, – Туркин пошел в эту самую столовую и умер по дороге. И нас взял Габрилович, который в это время вел курс, где училась Мила.

Помню, как он хвалил ее дипломный сценарий, подробно нам пересказывал.

Мы поступили в пятьдесят пятом. После пятьдесят шестого (двадцатый съезд, развенчание культа личности Сталина) мы стали заниматься только одним: выяснением, кто мы такие и почему так случилось. Все писали про вернувшихся из ссылок и лагерей. Всё время устраивались бурные собрания по разным морально-этическим поводам. Время было опасное. Все, с одной стороны, расхрабрились после съезда, а с другой – комсомолу велели взять дело в свои руки и не распускать молодежь. Уже после 56-го посадили двух ребят младше нас на курс. За анекдоты. ВГИК мгновенно собрался на митинг в большом зале. Выступали, требовали, чтобы кто-то из руководства явился и объяснил, за что наших ребят арестовали. И вот на этом собрании Мила выступила очень грамотно, по-адвокатски. Пришел Солдатенко из райкома комсомола. Пробовал говорить, ему кричали «долой, долой!», согнали со сцены. Еще какой-то приходил, тоже из районного комитета комсомола. Нам, конечно, ничего не объяснили. Сказали: это дело прокуратуры, это не в нашем ведении. Ребята отсидели три года.