Эластичность - читать онлайн книгу. Автор: Леонард Млодинов cтр.№ 57

Нестрогие когнитивные фильтры способствуют повышению уровня шизотипии, тенденции к оригинальному мышлению и необычному поведению, тогда как сильнодействующие фильтры обусловливают то, что психологи называют когнитивным торможением, а оно ведет к общепринятым мыслям и действиям. Если по шкале шизотипии у вас получилось много баллов, вам в эту лихорадочную эпоху придется, возможно, проще, чем преобладающему большинству людей. Это потому, что люди с высоким баллом по шкале шизотипии особенно хорошо приспосабливаются к новым или меняющимся условиям. Вместе с тем на самом высоком краю этого спектра людям бывает непросто мыслить связно.

Вспомним математика Джона Нэша, о котором написана книга «Прекрасный разум» («Игры разума»). У Нэша была шизотипическая личность, а когнитивные фильтры заглушены достаточно, чтобы ему удалось породить множество необычайно изобретательных идей – в том числе и относящихся к теории игр: они принесли Нэшу Нобелевскую премию. К сожалению, завершив свое революционное исследование, Нэш пережил долгий период полномасштабной шизофрении, когда был не способен не просто работать, но и толком справляться с повседневностью. Какие бы блестящие математические замыслы ни посещали его в то время, они потерялись в потоке сумасбродных.

Иллюстрация тому, что у блистательного и блажного зачастую один и тот же источник, – разговор, в котором Нэш участвовал после того, когда наконец оправился. Во время болезни он считал, что инопланетяне из глубокого космоса призвали его спасать наш мир. Когда Нэш выздоровел, один его друг, пытливый математик, спросил, как ему удавалось соглашаться с подобной «безумной» мыслью. «Потому что мысли о сверхъестественных существах являлись мне так же, как мои математические идеи, – ответил Нэш. – Вот я и относился к ним серьезно» ^[210].

Нэш – случай крайний, но изучение снимков мозга показывает, что у людей, верящих во всякое странное – в телепатию, магические ритуалы или амулеты на удачу, например, необычайно низкая активность латеральной префронтальной коры и других фильтрующих систем ^[211]. Мы даже отыскали корреляцию в усилении и ослаблении этой склонности в мозге в течение человеческой жизни: вера в сверхъестественное угасает в ребенке по мере его взросления, когда латеральная префронтальная кора созревает полностью; к старости же живость латеральной префронтальной коры ослабевает, когнитивное торможение тоже – и крепнет вера в сверхъестественное.

Многие наши величайшие мыслители, судя по всему, были наделены умами с высоким баллом по шкале шизотипии. Те, кто постоянно производил оригинальные идеи, зачастую вели себя неожиданно, а иногда и диковинно – и в том, как выглядели, и в своих отношениях с другими. Вплоть до того, чтобы влюбляться в голубей или беседовать с пришельцами. У таких людей уровень когнитивного торможения вполне высок, чтобы им удавалось справляться с повседневными делами, но при этом достаточно низок, чтобы рассматривать идеи, которые большинству окружающих показались бы несуразными, – в том числе и идеи, меняющие наш мир.

Различные творческие стези требуют разной мощи бессознательного эластичного мышления в сочетании с разной степенью сознательной способности модулировать его и вылепливать его аналитическим мышлением. В музыке, например, на одном конце творческого спектра находятся творцы-импровизаторы – джазовые исполнители, скажем. Им необходим особый дар гасить у себя торможение и выпускать на волю бессознательно производимые идеи. И хотя процесс обучения основам джаза может потребовать сильного аналитического мышления, при игре этот образ мыслей – фактор не самый значимый. На другом конце спектра – например, те, кто сочиняет сложные музыкальные формы, симфонии или концерты; для таких форм одного воображения недостаточно, тут нужно тщательное планирование и жесткая редактура. По письмам Моцарта и рассказам о нем, скажем, нам известно, что даже его творения не возникали спонтанно, полностью сложившимися у него в сознании, как преподносят нам мифы об этом музыканте. На самом деле он посвящал долгие изнурительные часы анализу и переработке идей, возникавших у него в бессознательном, – очень похоже на то, как трудится ученый, когда создает ту или иную теорию из зародыша инсайта. Сам Моцарт писал: «Я погружаюсь в музыку… Думаю о ней весь день напролет – мне нравится пробовать… изучать… размышлять…» ^[212]

Между типами мышления, необходимых для достижения успехов в различных творческих областях, и типами личностей, которые в этих творческих областях воплощают свои таланты, точной параллели нет, но, как в байках, на которые я ссылался в начале этой главы, в некоторой мере проверяемая корреляция все же имеется. В одном исследовании Джеффри Уиллз, психолог, а в прошлом – профессиональный музыкант из Большого Манчестера, изучал биографии сорока всемирно известных пионеров «золотой эры» импровизационного джаза (1945–1960) ^[213].

Уиллз обнаружил, что пионеры джаза были не просто фрондерами в музыке – они в личной жизни оказались сорвиголовами куда более чокнутыми, чем даже их собратья в других творческих областях. Например, Чет Бейкер был наркоманом, а его любимый наркотический опыт – «такой улет, какой других людей пугает до смерти», тот же самый улет по «скорости», смеси кокаина с героином, который любили Тимоти Тредуэлл и Джон Белуши. Чарли Паркер потреблял несусветное количество еды и славился тем, что за два часа мог закинуть в себя шестнадцать двойных порций виски. Майлз Дэвис злоупотреблял самыми разными веществами, имел много половых связей и тяготел к оргиям и вуайеризму. Несколько других великих обожали быстрые спортивные машины, а Скотт Лафаро, обретший дурную славу как бесшабашный лихач, погиб в автокатастрофе всего в двадцать пять лет. Чрезмерное стремление к острым ощущениям настолько обычное дело среди тех людей, что чтение трактата Уиллза делается скучными – он подробно описывает жизни героев, которых я уже перечислил, а также Арта Пеппера, Стэна Гетца, Сержа Халоффа и Декстера Гордона, помимо некоторых других.

Первопроходцы джаза были совсем уж безрассудными, а вот среди профессий, требующих эластичного мышления, наука – поле на противоположном конце того же спектра. В науке возникающие идеи обязаны быть не просто красивыми или необычными. Они должны согласоваться с результатами экспериментов.

Музыкант может исполнять аншлаговые концерты в каком-нибудь подвале в нижнем Манхэттене невзирая на то, что некоторым слушателям его произведения – все равно что енотий скрежет по грифельной доске. А вот у ученого рецепт превращения ртути в золото либо действен, либо нет ^[214]. В результате эластичное мышление в науке важно, однако по меньшей мере так же значим и другой навык: столь же развитая способность укрощать необузданное производство идей, проверять и развивать их методами аналитического мышления.