Темная энергия мозга
Маркус Рэйкл называет то, что изучает последние двадцать лет, темной энергией
[105]. В астрофизике понятием «темная энергия» обозначают нечто загадочное, проницающее все пространство и составляющее две трети всей энергии во Вселенной, однако в повседневной жизни его невозможно засечь. В результате астрономы и физики много веков не замечали темную энергию, пока случайно не обнаружили ее в конце 1990-х. Но Рэйкл – нейробиолог, а не астроном, и энергия, которую он изучает, – «темная энергия» мозга, энергия пассивного режима его работы.
Аналогия здесь уместна: как и темная энергия астрофизиков, темная энергия пассивного режима – своего рода «фоновая», она возникает из фона мозговой деятельности. И она так же, вопреки своей вещественности, долго от нас скрывалась, поскольку пассивный режим работы в повседневных делах не задействован. Он как раз оживляется, когда исполнительный мозг не направляет нашу аналитическую мысль ни на что конкретное.
Исследования пассивного режима работы мозга сейчас повалили валом – это результат цикла статей, которые Рэйкл написал в 2001 году, после того как провозился с этой темой всего несколько лет
[106]. Сейчас, пока я сочиняю эту книгу, ту первую статью процитировали уже более семи тысяч раз – в среднем больше чем в одной научной статье на заданную тему в день, и каждая – плод месяцев или даже лет труда. Но, как и многие научные прорывы, понятие о пассивном режиме работы мозга болталось непризнанным в великом море научных идей задолго до того, как Рэйкл открыл его заново и опубликовал статью, придавшую этим представлениям их современный вес.
Эта сага началась в 1897 году, когда один двадцатитрехлетний выпускник аспирантуры приступил к работе в психиатрической клинике Университета Йены в Германии
[107]. Его специальностью была нейропсихиатрия. Корни этого направления в науке уходят в XVII век, в труды Томаса Уиллиса – его исследования того, как умственные расстройства можно увязать с теми или иными процессами в мозге. В 1897 году наблюдать эти процессы можно было лишь одним способом – вскрыв испытуемому череп, а потому в эту научную область желающие не то чтобы ломились. Но тот молодой психиатр все изменил – он проработал в Йене сорок один год и создал первый замечательный инструмент нейробиологии.
Сослуживцы Ханса Бергера описывали его как застенчивого, молчаливого, сдержанного, задумчивого, внимательного к деталям и невероятно самокритичного человека. Кто-то даже сказал, что Бергер «очевидно обожал свои инструменты и физические приборы и вроде как боялся своих пациентов»
[108]. Другой человек, позднее ставший объектом Бергеровых экспериментов, говорил, что Бергер никогда «не предпринимал ничего, выходящего за рамки [ему] привычного. Его дни походили один на другой, как две капли воды. Год за годом он читал одни и те же лекции. Он был воплощением статики»
[109].
И вместе с тем у Бергера была тайная и дерзкая внутренняя жизнь. У себя в дневнике он запечатлевал головокружительно нетрадиционные научные соображения. Перемежал их оригинальной поэзией и духовными рассуждениями. А в своих исследованиях, которые он фактически держал в тайне от всех, Бергер увлекался тем, что в его время было шокирующими научными помыслами. И одна такая затея была связана с опытом, который он пережил в двадцать лет, когда служил в армии.
Во время учений Бергера сбросила лошадь, и он едва выжил. В тот же вечер он получил телеграмму от отца – первое за все время службы послание от родни, – в которой отец интересовался его здоровьем. Как позднее выяснилось, сестра Бергера, жившая далеко, попросила отца связаться с ним, поскольку в то утро ее вдруг одолела тревога за сохранность брата. Наложение этих событий убедило Бергера, что пережитый им ужас как-то передался его сестре. Как он писал много лет спустя, «то был случай спонтанной телепатии, при котором, оказавшись в смертельной опасности, я осмыслял неминуемую гибель и передавал свои мысли, тогда как моя сестра, по-особенному со мной близкая, оказалась приемником»
[110]. После этого он сделался одержим попытками понять, как энергию человеческой мысли можно передать от одного человека другому.
В наши дни понятие ментальной телепатии представляется ненаучным, поскольку ее давно и тщательно исследовали и опровергли; в век же Бергера свидетельств против телепатии было куда меньше. Так или иначе, ценность научного исследования определяет не то, что именно исследуется, а насколько тщательно и разумно исследование проведено. Бергер занимался своими исследованиями с той же неукоснительной научной строгостью, какую его коллеги ему всегда приписывали. Но чтобы привнести эту строгость в понимание энергетических преобразований в нервной системе и увязать их с умственным опытом, ему пришлось искать способ измерить энергию мозга.
Хотя никто прежде не брался решать эту задачу, Бергера посетила гениальная идея, как это устроить. Вдохновленный работами итальянского физиолога Анджело Моссо, Бергер рассудил, что, поскольку метаболизм требует кислорода, можно снимать данные от тока крови как с посредника энергопередачи. Этот подход опережал свое время чуть ли не на сто лет – это ключ к функциональной магнитно-резонансной томографии (фМРТ), способствовавшей началу нейробиологической революции 1990-х. Конечно фМРТ зависит от массивных сверхпроводящих магнитов, мощных компьютеров и теоретических разработок, основанных на квантовой теории, а ничего из этого Бергеру, когда он принялся за свои исследования в начале ХХ века, доступно не было. Располагал он лишь инструментами, какие ныне водятся в физической лаборатории какой-нибудь средней школы, да еще пилой. Как же ему при таком оснащении удалось наблюдать ток крови в мозге?
Ответ довольно тошнотворный, но тут Бергеру повезло: клиника Йены, где он работал, предоставила ему доступ к пациентам, которые, либо из-за той или иной опухоли, либо, что случалось нередко, из-за несчастных случаев при верховой езде, вынуждены были подвергаться частичному удалению черепной кости в процессе лечения. Что одному человеку потолок, другому – пол; одному человеку краниотомия, а другому – окно в мозг.