– Понятно, – сказала Тонечка.
Майор поболтал в стакане остывшую воду, махом опрокинул ее в цветок, из кружки отхлебнул чаю и распахнул папку.
– Покойная артистка Дольчикова и покойный режиссер Филиппов состояли в интимной связи, – начал Мишаков, проглядывая листы в папке. – Сначала погибла Дольчикова, затем Филиппов. Филиппов опасался за свою жизнь и неоднократно сообщал окружающим, что его убьют, как и Дольчикову. При этом жизнь он вел беспорядочную и, по словам соседей, довольно шумную. При осмотре квартиры Филиппова зафиксировано отсутствие мобильного телефона.
– Его забрал человек, который принес бутылки и лимон, – подхватила Тонечка.
– Это ваши фантазии, – строго сказал майор. – Не перебивайте. С трупа Дольчиковой похищены часы-браслет, все содержимое сумки, включая деньги и банковские карточки на месте. Из квартиры Филиппова на первый взгляд ничего не похищено, за исключением телефона, но покойный мог его и потерять, как и Дольчикова могла часы обронить.
Тонечка застонала. Майор перевернул страницу.
– При этом, – он поднял палец, – при досмотре одежды Филиппова в кармане пиджака обнаружена почтовая квитанция. По этой квитанции в почтовом отделении в присутствии понятых произведена выемка отправления. – Тут он счел нужным пояснить: – Ну, то есть посылки.
Тонечка слушала очень внимательно, кажется, даже дышать перестала.
– Посылка была вскрыта, вот можете полюбоваться. Смотрите, смотрите! – и веером раскинул перед Тонечкой фотографии.
Герман встал со своего места, подошел и стал рассматривать сверху. Тонечка немного подвинула его плечом.
Вот картонная коробка, внутри шкатулка. Вот шкатулка уже без коробки. Вот шкатулка с откинутой крышкой, внутри что-то лежит. Вот содержимое на полированном канцелярском столе.
– Ох, ни фига себе, – сказал Герман с изумлением.
– Ты выражаешься, как моя дочь, – пробормотала Тонечка, рассматривая фотографию.
На ней была запечатлена золотая фигурка, довольно большая, длиной, должно быть, в половину ладони.
Женщина, держащая на вытянутой руке лук и стрелу.
Глядя на нее, возникало ощущение, что она вот-вот выстрелит. Фигурка производила странное впечатление – словно могла сию минуту ожить, хотя сработана была довольно кустарно, грубо, будто не из золота, а из дерева выточена.
– Покойный Филиппов адресовал посылку самому себе, – продолжал Мишаков. – Прием довольно старый, но до сих пор действует. Так вот я хочу знать, откуда у вас сведения об этой штуке. Почему вы сразу задали вопрос про клад?
– Артемида? – сама у себя спросила Тонечка. – Сколько ей может быть лет?..
– Три тыщи, – бухнул майор. – До нашей эры. Официального заключения пока нет, но знаток из Пушкинского музея сказал, что не меньше.
– Три тысячи лет до новой эры?!
– То-то и оно-то.
Тонечка посмотрела вверх на Германа и опять поднесла фотографию к глазам.
– Она что, подлинная?!
– Знаток сказал, проверять надо. А по виду подлинная.
– Сколько же она может стоить?
Герман взял у нее фотографию и тоже принялся рассматривать.
– Я думаю, сколько угодно, – сказал он наконец. – Разумеется, продать вещицу, которой пять тысяч лет, целый фокус, но если найти аукцион и подготовить правильные бумаги, то много, Тонечка. Очень.
– Откуда вы о ней узнали, Антонина Федоровна?
– А?.. Мне рассказала Зоя, жена Василия. Он ей показывал какое-то древнее украшение. И потом Агафья тоже сказала. Агафья Сиренина, певица, – пояснила Тонечка. – У них был роман. Василий подарил ей украшение, а потом забрал, она требовала, чтоб он ей отдал, ведь подарил же! А он сказал, что это семейная реликвия, и не вернул. Вот я подумала…
– Н-да, – подытожил Мишаков и стал собирать фотографии. – Значит, что мы имеем?.. Дольчикова была убита. Ее столкнули с пожарной лестницы, она сломала шею. При этом пропали часы. Филиппов был отравлен, ему что-то подлили в алкоголь и украли его телефон. В квартире ничего не искали. Драгоценность несметной цены в этот момент лежала на почте.
– Он боялся, – выпалила Тонечка. – Все же ясно! Он боялся, что его убьют, и таким образом спрятал Артемиду! Отправил сам себе!.. Его убили из-за Артемиды!
– Смысл? – спросил Мишаков. – Артемида – вот она, не похищена. Выходит, он ее спрятал, а его все равно убили.
Тонечка осеклась.
– Вот именно, – заключил Мишаков. – Так что, господа и дамы, садимся вот здесь, вооружаемся пишущими предметами и бумагой и потихонечку, внимательно, никого не пропуская, составляем списочек знакомых Василия Филиппова, о которых вам точно известно, что они знакомые. А потом то же самое проделаем в отношении покойной Дольчиковой.
– Я не знаю ее знакомых, – уныло сказала Тонечка.
– Вы пишите, пишите, – посоветовал Мишаков.
* * *
Пришлось выехать очень рано – заполошный Аллилуев сказал, что смена начинается в восемь утра, и Настя решила попасть на съемку непременно к началу.
Снимали в ближнем Подмосковье, в поселке, Аллилуев долго объяснял, где повернуть, где сократить, где «под кирпич» – «Спокуха, там камер нету, проверено!» – и Настя все никак не могла ему признаться, что поедет не на машине, а на общественном транспорте!
Будильник был выставлен на пять, и когда он запиликал, Настя долго не могла ничего сообразить – заснула после трех, вдоволь нарыдавшись над отцовскими «Каменными кентаврами времени».
Джессика сначала приставала с утешениями, потом замолчала и наблюдала за страданиями подруги, пожалуй, с уважением, а потом заснула, привалившись спиной к валику дивана. В таком положении она моментально начала похрапывать, а рыдать над книгой гениального отца под храп Джессики-розы Настя никак не могла. Она переложила Джессику на бок, накрыла одеялом и опять принялась за чтение, изо всех сил стараясь вызвать в себе прежнее надрывное состояние.
Оно никак не вызывалось.
Мать виновата, решила Настя. Мать обманула ее во всем – и даже в этом, в памяти об отце. Раньше ничто не могло отвлечь Настю, когда она читала отцовские книги, а мать и тут умудрилась, отвлекла своим враньем!..
…И почему они с бабкой не вызывают ее на разговор? Отчего не хотят объясниться? Словно не признают своей вины?
Бабка кормит обедами и ужинами, без вопросов отпускает в город, не пристает с нравоучениями и с тем, что «нужно заниматься»! Терпит Джессику – пусть только попробует выставить, Настя ей покажет!.. Принимает в гостях Даню и его папу – этот папа Насте порядком поднадоел, хотя бы потому, что Даня только и делает, что повторяет: «Папа сказал, папа сделал, папа думает»!
Настя сидела над книжкой, стараясь читать то, что написал отец, но не получалось. Все мысли возвращались к матери.