– Да, – согласилась Арина, – не вспомнили.
– Жаль. Может, тогда бы ты согласилась выйти за меня.
– У меня теперь есть дочь, – сообщила Арина.
– Да, мама говорила, – кивнул Артем, – про то, что ты удочерила девочку, и про то, что твой отец умер от какой-то болезни. Соболезную.
– Я тебе тоже соболезную по поводу смерти Ильи.
– Благодарю, – кивнул он, сразу же теряя всю легкость разговора и радость общения с ней. – Только он не от болезни, он от такой тупой случайности, что и представить невозможно.
– Да, – искренне посочувствовала ему Арина. – Ты вчера пытался объяснить, как он погиб.
– Я не могу это обсуждать, я даже думать об этом еще не могу, меня сразу сносит, – признался Артем.
А она посмотрела на него долгим задумчивым взглядом и сказала тихим, проникновенным, доверительным тоном:
– Перед смертью отец мне сказал, что понял: не бывает «за что-то», все делается и происходит в мире «для чего-то» и еще «вопреки». Люди живут и страдают для чего-то, с какой-то, как правило, непонятной большинству из нас целью, но она точно есть, и, бывает, живут вопреки обстоятельствам и всем бедам. И любят не «за что-то», а для чего-то, для того, чтобы по-настоящему познать любовь, соединиться с любимым человеком или просто открыть в себе умение любить, и довольно часто любят вопреки разуму и логике. И умирают «для чего-то», для того чтобы завершить свою жизнь именно так и в таком возрасте, исполнив что-то важное в ней, а может, для того, чтобы научить нас смиренно принимать смерть, как часть жизни, как волю божью. И всегда умирают «вопреки». Вопреки нашему несогласию с их уходом, вопреки нашим попыткам удержать их и нашему негодованию. Даже те совершеннейшие гады, кому мы желаем смерти, живут долго и часто счастливо, вопреки всем нашим пожеланиям. Одна женщина в клинике сказала мне, что мы должны научиться принимать право человека на его жизнь и на его смерть, потому что случайных смертей не бывает. Не знаю, права ли она, смерти бывают разные, порой такие, что все лучшее в нас не приемлет таких трагедий. Когда мы теряем близких людей, мы меняемся, и надо учиться жить с памятью о них, но без них, жить изменившимися и что-то понявшими.
Она замолчала, и они сидели и смотрели друг другу в глаза долгим, затяжным взглядом, что-то говоря без слов… И вдруг раздался какой-то странный, непонятный звук, как хныканье и сопение ребенка, прозвучавший так четко, так ясно.
– Симочка проснулась, – поднялась с места Арина и, заметив недоумение, отразившееся на лице Красногорского, показала ему что-то похожее на маленькую радиостанцию типа уоки-токи: – Радионяня, чтобы слышать, как там ребенок в кроватке.
– Мне, наверное, пора, – поднялся с места Артем. – Я бы очень хотел познакомиться с твоей девочкой и с Матюшкой встретиться, пообщаться, но сейчас это как-то… – замолчал он, не договорив.
– М-да, – усмехнулась Арина, – сейчас, пожалуй, не надо. Сейчас я ее подниму, отдам бабуле и приду тебя проводить, – пообещала она.
Он вызвал такси, надел куртку и топтался в коридоре, раздираемый двумя противоречивыми желаниями – остаться, договорить и прояснить наконец уже окончательно все непонятные моменты, или уйти, не попрощавшись, маясь от своего похмельного состояния и ощущения несвежести.
– Ну что, – спросила Арина, выходя в прихожую проводить его, как и обещала, тем самым лишая его возможности уйти по-английски, – такси вызвал?
– Уже подъехало, – кивнул Артем.
– Тогда до свидания, – нейтрально-приветливым тоном попрощалась она.
– Да, – кивнул Красногорский и не сдвинулся с места.
– Давай я дверь открою.
– Да, – повторил он.
Так и не тронувшись с места, он глядел на нее. И не выдержал – выплеснул все, что держал в себе, то, что намеревался сказать в другой обстановке и уж точно не таким образом – топчась в прихожей, да еще после перепоя:
– Я больше так не могу. Я истосковался по тебе ужасно. Выяснилось, что я не могу без тебя жить. Даже дышать не могу нормально без тебя. Какая-то совсем ерунда получается. Если это любовь, значит, я тебя люблю. И больше не изводи ты меня, пожалуйста, этими любовями-нелюбовями.
– Не буду, – совершенно серьезно ответила Арина.
Красногорский уже не мог видеть – вот так просто стоять и видеть это ее серьезное лицо и вообще уже туго соображал, он шагнул вперед, обхватил ее, прижал к себе и закрыл глаза от заполнявшего все его существо чувства умиротворения.
А когда открыл глаза, увидел маленькую девочку, совсем крошку, которая стояла в паре метров от них и смотрела прямо на Красногорского очень странным, серьезным, изучающим взглядом… точно таких же, как у него, янтарно-зеленых глаз.
Он замер, даже дышать перестал. Арина, почувствовавшая его неожиданную закаменелость, отстранилась, посмотрела в лицо Артема, развернулась и увидела малышку.
– Симочка, – присаживаясь, позвала она.
– Мама, – заулыбалась девочка и побежала-потопала к ней.
Арина подхватила ребенка на руки и поднялась.
– Вот, Артем, это наша замечательная Симочка, – представила она девочку.
– Дядя Артем! – послышался радостный вопль ворвавшегося в прихожую Матвея. – Ты приехал! Ура!
И стремительный, как болид, сгусток бушующей энергии, упакованный в пижамку, с веселыми вихрами на голове, с радостными веснушками и оттопыренными ушами, метнулся к любимому дяде Артему, которому пришлось подхватить пацана на руки, при этом усиленно стараясь поворачивать голову так, чтобы не дышать на него.
– Я говорил маме, чтобы ты приехал! – тараторил восторженно мальчонка. – А она говорит, ты занят и ты не наш! Какой же ты не наш, когда ты наш! Ведь правда?
– Здравствуйте, Артем, – поздоровалась Анна Григорьевна, прибежавшая следом за внуками.
– Здравствуйте, Анна Григорьевна, – улыбнулся ей Красногорский.
– А у нас, вот видите… – что-то начала говорить она.
Но ее перебил звонкий голосок Симочки, которая спросила, ткнув пальчиком в сторону Артема:
– Папа?
И все как-то дружно в один момент замолчали и почему-то посмотрели на Арину, ожидая разъяснений.
– Что вы на меня смотрите? – возмутилась та. – Понятия не имею, откуда она это взяла. Она даже слова такого никогда не слышала и не знает.
– Папа? – спросил теперь ребенок у Арины.
Тишина становилась все напряженней. Красногорский, Матвей у него на руках, и Анна Григорьевна, и даже Симочка у Арины на руках продолжали смотреть на Арину вопросительно-ожидающими взглядами.
– Да, – кивнула она, решившись, словно с горы сиганула, – это папа, Симочка.
– Если дядя Артем папа Симочки, то как же тогда он не мой папа? – в полной тишине раздался звонкий голос Матвея.