Майя Плисецкая. Богиня русского балета - читать онлайн книгу. Автор: Елена Обоймина cтр.№ 18

Правда, стоит признать, что колено, видимо, не навсегда вылеченное целителем, продолжало беспокоить балерину и дальше. На протяжении танцевальной карьеры ей не раз приходилось прибегать к новокаиновым блокадам перед выходом на сцену. А уже в очень солидном возрасте Плисецкая упала и повредила связки именно на этом больном колене, которое теперь предстояло еще и оперировать…

Что касается Никиты Григорьевича, то к этому замечательному народному лекарю не раз обращались и другие артисты балета. Ведь травмы преследуют представителей их профессии всю жизнь. Но если для обычных людей это физическая боль, возможно инвалидность, то для танцовщиков – еще и моральный удар, опасность потерять профессию и любимое дело. Артисты балета добились, чтобы Шума взяли массажистом в Большой театр. Многих из танцовщиков он спасал после травм, ставил на ноги. Вот и после травмы Плисецкой во время «Шопенианы» надежда у балерины была только на Никиту Григорьевича.

Майя Плисецкая в роли Заремы в балете «Бахчисарайский фонтан». 1958 г.

«Шум был в отъезде. Какая-то футбольная команда со всесильным партийным покровителем, уговорив дирекцию, увезла массажиста с собой в важное турне. Кубок Союза или что-то в этом роде. Куда обратиться? Кроме Шума, я не верила никому. Так и отлеживалась, пытая посетителей своих вопросами, не вернулся ли Никита Григорьевич?..» («Я, Майя Плисецкая»).

В 1954 году после внезапной кончины Никиты Григорьевича горевали все артисты Большого театра. Море цветов на панихиде… Огромный венок положила на его гроб Галина Уланова, которой он тоже не раз помогал.

В мае 1948 года руководство Большим театром перешло к новому директору – Александру Васильевичу Солодовникову. О нем Плисецкая написала немало неприязненных слов в своей книге, считая этого чиновника источником всех своих бед в театре.

«Его “царствие” – темная полоса моего театрального существования. Если и раньше все давалось через усилия, преодоление, то изначальное недоброжелательство с самого верха превратило мою жизнь в каждодневное неравное борение. Сейчас я могу домыслить, что кто-то, еще более высоко сидящий, задал ему программу моего “торможения”. Но тогда все для меня замыкалось на Солодовникове» («Я, Майя Плисецкая»).

Можно добавить, что Александр Солодовников, журналист по профессии, происходил из рабочей семьи, далекой от искусства. В тридцатые годы работал редактором заводских многотиражек, потом стал заведовать отделами культуры в газетах, откуда путь самый прямой – в руководители лучших театров столицы, Большого и Малого. Хотя, судя по тому, что перу Солодовникова принадлежит книга о приме Большого Ольге Лепешинской, в балете он все-таки разбирался. Но вот молодая солистка Майя Плисецкая почему-то не вызывала его симпатий.

По словам Майи Михайловны, новый директор начал «антиплисецкую» деятельность со статьи в газете. Рассказывая о молодежи Большого театра, многих назвал и похвалил. Плисецкую же совсем не упомянул, словно такой балерины вообще не существует. Конечно, театральный мир не обошел эту статью вниманием. Кто-то недоумевал, кто-то сочувствовал Плисецкой, а кто-то начал сторониться ее, избегать.

Отличаясь прямотой характера, Майя Михайловна пошла к директору выяснять отношения. Выслушав ее, Солодовников поморщился:

– Какая статья? Ах, эта. Но она про молодых. А вы – зрелый мастер. Ведете репертуар.

Балерина возразила, что другие, названные в статье, на 10–15 лет ее старше, уже со званиями. Она же только пятый год в театре, следовательно, относится к молодежи. Солодовников нетерпеливо встал из-за стола: разговор окончен.

Чем в дальнейшем отличались притеснения со стороны жесткого бюрократа, понять сложно. Плисецкая танцевала, и танцевала много. Да, ее то и дело ставили в четверки и тройки наряду с другими солистками – таковы этапы балетной карьеры, но и главные партии мимо нее не проходили. Исполнительницы то и дело подворачивали ноги или получали жесточайшую простуду, кем-то надо было заменить то Марину Семенову, то Софью Головкину, а тут – вот она, молодая и технически сильная Майя, прекрасно знающая многие главные партии. Так и выходило, что сердиться особо вроде было и не на кого.

Но директорское неприязненное отношение к ней все-таки давало о себе знать. Трудно сказать, что явилось тому причиной – характер балерины или что-то иное. Показателен рассказ Плисецкой о праздновании в январе 1949 года дня рождения дирижера Большого театра Юрия Файера, на которое она была приглашена в числе прочих артистов. С легкостью пера перечисляет Майя Михайловна присутствующих знаменитых гостей, а также деликатесы на столе именинника:

«…Голованов с Неждановой, авиаконструктор Яковлев (Вы на ЯКах летали, читатель?), певец Лемешев, Екатерина Васильевна Гельцер. Сидим – едим винегреты с крабами, водочку потягиваем, закусываем зернистой икоркой – от крабов и черной икры ломились тогда прилавки. Террор террором, борьба с космополитизмом на гребне, а жратвы полно».

Винегреты с крабами, черная икра… Но как же другое ее свидетельство из той же автобиографической книги, когда речь идет о советском, напрочь лживом кино?

«Эта форма показов соответствовала неправде всей нашей жизни. На экранах ломящиеся от яств столы в “Кубанских казаках”, а в жизни существование впроголодь, грязь, темень, водка. Дружба народов, дружба народов, а в жизни поножовщина, резня, мракобесие, расизм» («Я, Майя Плисецкая»).

Фильм «Кубанские казаки», между прочим, снимался режиссером Иваном Пырьевым в том же 1949 году, из которого легким пером Майи Михайловны выписана позитивная сценка праздничного дирижерского стола не только с кулинарным изобилием, а и с дружбой народов вокруг (если иметь в виду многонациональный состав присутствующих). И никакой тебе поножовщины, резни и расизма, не говоря уже о существовании впроголодь.

Позволим себе некоторое отступление в сторону, хотя и имеющее прямое отношение к теме. Думается, навряд ли Майе Михайловне было известно о неком Гарвардском проекте – самом масштабном проекте исследования советского человека сталинских времен. Откуда, да и все знать действительно невозможно. О нем рассказано, в частности, в работе И. Яковенко «Мы все равно часть европейской цивилизации. О качестве населения и либеральной оппозиции». А данные упомянутого Гарвардского проекта, речь о которых идет в этой работе, показали с совершенно неожиданной стороны, насколько гуманным (созданным именно для людей) был Советский Союз Сталина и насколько люди, даже изменившие Родине, это видели и понимали:

«Исследование проводилось в 1949–1951 годах на территории Западной Германии, Австрии и США среди перемещенных лиц и эмигрантов, в недавнем прошлом – граждан СССР. Методом углубленных интервью было опрошено около 3 тысяч советских граждан, методом биографических интервью – около 300. Это были люди, которые не хотели возвращаться в СССР. То есть у них, во-первых, не было страха перед НКВД-МГБ, во-вторых, это была категория граждан с явно пониженным уровнем фанатичной веры в коммунистические идеалы, а в-третьих, они явно имели мотив «понравиться» интервьюерам, которых они могли воспринимать как представителей новой страны своего обитания. То есть в выборке был явный сдвиг, предполагающий более негативное, более критическое отношение к советской власти.