Хопкинсу не понадобилось много времени, чтобы восстановить силы после путешествия. На следующий день его препроводили на ланч с Черчиллем. «Появился круглый, улыбающийся, краснолицый господин, протягивая пухлую руку для твердого, однако, рукопожатия, и приветствовал меня в Англии, – сообщал Хопкинс президенту. Он писал свои послания, пользуясь писчими принадлежностями отеля «Кларидж» и отправляя их в Белый дом с курьером. – Общее впечатление: короткий черный пиджак, брюки в полоску, умный взгляд и вкрадчивый голос»
[543].
За супом, холодной говядиной и салатом Хопкинс откровенно сказал премьер-министру, что в Соединенных Штатах не вполне доверяют британцам, включая Черчилля. «Я сказал ему, что в некоторых кругах полагают, что он, Черчилль, не любит Америку, американцев и Рузвельта, – отчитался Хопкинс президенту. – Это подвигло его на едкие, но довольно принужденные нападки на посла Кеннеди, которого он считает виноватым в таком впечатлении».
Черчилль ответил Хопкинсу тем, что, по его мнению, американцы хотели услышать, расписав прелести пасторальной Англии.
Мы не стремимся к богатству, не стремимся к территориальным приобретениям, мы стремимся лишь к праву человека быть свободным; мы стремимся к его праву почитать своего бога, жить так, как он хочет, не опасаясь гонений. Когда скромный труженик возвращается с работы, окончив дневные труды, и видит дымок над крышей своего коттеджа в чистом вечернем небе, мы хотим, чтобы он знал: «тук-тук-тук» [тут он постучал по столу] тайной полиции в его дверь не помешает его отдыху и не нарушит его покоя
[544].
Это было классическое черчиллевское плетение словес.
Хопкинс, искушенный политический деятель, видел, когда ему скармливают наживку. Когда Черчилль спросил, как отнесся бы президент к его рассуждениям, Хопкинс процедил в духе Джона Уэйна из вестерна 1930-х гг.: «Ну, мистер премьер-министр, думаю, президент не дал бы и цента за всю эту туфту. Видите ли, для нас важно только, чтобы с этим сукиным сыном Гитлером было покончено». Черчилль громко рассмеялся. Это был самый подходящий ответ, отвечавший его собственным задушевным чувствам и надеждам.
Кончилось тем, что они проговорили несколько часов. Хопкинс доложил президенту, что ушел со встречи, убежденный в ложности сообщения о нелюбви Черчилля к американцам и Рузвельту. «Это просто чушь», – писал он
[545]. Неизвестно, что он сказал Рузвельту о пристрастии Черчилля к выпивке, но характеристика «ясный взгляд» в его описании, возможно, косвенно отвечает на этот вопрос.
Британцы, за исключением Черчилля, относились к американцам, скорее, покровительственно. Типичный отзыв принадлежит сэру Александру Кадогану, дипломату высокого ранга в Министерстве иностранных дел, который после встречи с Хопкинсом записал в дневнике: «Выглядит простым и славным»
[546]. В корне ошибочная характеристика, причем данная человеком, профессия которого требует умения оценивать официальных иностранных гостей!
Следующие два года Хопкинс будет оставаться главным связующим звеном между Черчиллем и Рузвельтом, фактически негласным министром иностранных дел при президенте. Во время первой поездки в Британию он пробыл там почти месяц, вдвое дольше, чем планировалось, и провел с Черчиллем двенадцать вечеров. Под конец визита Хопкинс обедал с Черчиллем и его ближайшим окружением в ресторане гостиницы Station Hotel в Глазго.
За обедом Хопкинс встал и сказал: «Я полагаю, вы хотите знать, что я собираюсь сообщить президенту Рузвельту по возвращении»
[547]. Действительно, присутствующие очень этого хотели. Хопкинс сказал, что дальнейший курс англо-американских отношений он предложит президенту с помощью Библии, и почти шепотом процитировал «Книгу Руфи» (1:16): «…куда ты пойдешь, туда и я пойду, и где ты жить будешь, там и я буду жить; народ твой будет моим народом, и твой Бог – моим Богом» (опустив следующий стих, «и где ты умрешь, там и я умру»). Черчилль ответил слезами благодарности.
Примерно в это время американцы твердо решили держаться стратегии «сначала Европа»
[548]: если Соединенные Штаты вступят в войну, то главным врагом будет Германия, а не Япония, и большинство ресурсов должно будет направляться через Атлантику. Для Черчилля это было, вероятно, самое важное решение американцев во Второй мировой войне.
Сойдя в Нью-Йорке с самолета компании Pan Am, Хопкинс заявил репортерам: «Могу сказать одно: я не думаю, что Гитлер сможет одолеть этих людей»
[549]. Он во многом устранил ущерб, который нанес англо-американским отношениям посол Кеннеди.
Тем не менее манипулирование продолжалось. В феврале 1941 г. Черчилль заверил американцев, будто от них требуются лишь ресурсы: оружие, танки, самолеты, корабли, еда, топливо и деньги
[550]. Его знаменитое обращение к американцам «Дайте нам инструменты, и мы сделаем дело» вызывало симпатии– в этих словах была готовность к труду, скромность и кажущаяся простота.
Однако эта искусная риторика была лукавством. «Как бравировал Черчилль во время выступления!» – записал в дневнике американский военный атташе Рэймонд Ли, к тому времени бригадный генерал
[551] и один из самых пробритански настроенных сотрудников американского посольства на тот момент. Историк Ричард Той пришел к выводу, что Черчилль почти наверняка знал: чтобы закончить войну, потребуются не только богатства Америки, но и ее люди
[552]. Британская объединенная группа планирования в июне 1941 г. пришла к заключению: «Активные военные действия Соединенных Штатов будут иметь принципиальное значение для успешного ведения и завершения войны»
[553]. Иными словами, для достижения цели Черчиллю нужны были не только инструменты, ему был нужен весь человеческий и промышленный потенциал Соединенных Штатов, – и он это знал. Но не мог сказать.