Помедлив, она назвала деревню, расположенную в нескольких милях к северо-востоку.
– Колн не так уж близко. Что вновь привело тебя в наше поместье?
Мой голос прозвучал отчасти недовольно. Я еще не забыла тушки растерзанных кроликов, безжизненно покачивавшихся в ее испачканных кровью руках.
– Так здесь тоже ваши владения? Я не знала.
– А если бы ты не забрела сюда, вероятно, я не дожила бы до того, чтобы рассказать столь жалостливую историю.
Мы продолжили двигаться в более дружеском молчании, я верхом на лошади, она на своих двоих. Лишь позднее я удивилась, откуда она знала, как выйти из того густого, холмистого леса, где было не видно никаких тропинок. Но я позволила ей вести меня, даже лошадь с облегчением послушно шла за ней в поводу. В запястье пульсировала боль, во рту еще оставался противный вкус кислятины.
– Вам бывает дурно из-за ребенка? – спросила она.
– Постоянно.
– Я могла бы вам помочь.
– Правда? Ты знаешь рецепты снадобий?
– Я повитуха.
Мое сердце забилось чуть быстрее, и я напряженно выпрямилась.
– Ты помогаешь родиться детям живыми? А женщины… они тоже выживают?
– Я делаю все, что могу.
Я услышала не то, что хотела, и опять вяло расслабилась, тоскливое облако скрыло лучик надежды. Мы немного помолчали, а потом я спросила, есть ли у нее свои дети. И меня удивило, как она восприняла мой простой вопрос. Ее лицо на мгновение сморщилось – может, от огорчения? – и она быстро опустила глаза. А ее рука с такой силой сжала поводья, что побелели костяшки пальцев. Мой вопрос явно расстроил ее. «Вечно я умудряюсь ляпнуть что-то неуместное», – устыдившись, подумала я.
После затянувшейся паузы она ответила отрицательно, но так тихо, что я едва расслышала ее ответ.
Мне взгрустнулось. Не имея ни подруг, ни сестер, я не знала, как общаться со сверстницами. Элинор и Энн Шаттлворт были близки мне по возрасту, но я с трудом выносила больше двух дней их жеманной поверхностной болтовни. Эта незнакомка вела себя вежливо, как и подобает вести себя с богатой дамой бедной деревенской девушке. Но мне внезапно впервые в жизни захотелось поговорить хоть с какой-то молодой женщиной запросто, на равных, сидя, к примеру, за карточным столом или прогуливаясь вместе верхом на лошадях.
– Я вдруг подумала, – как можно веселее и беспечнее заявила я, – что еще не знаю, как зовут мою спасительницу.
– Алиса Грей, – ответила она и, помедлив, добавила: – Не выживают женщины… только если я не в силах помочь им. И я понимаю это, взглянув на них.
– А как же ты это понимаешь? – подавляя волнение, спросила я.
Алиса Грей задумчиво помолчала, обдумывая ответ.
– По их глазам. В них таится… какая-то запредельная даль. Вы замечали, как меркнет дневной свет?
Я кивнула, удивившись, какое отношение могут иметь сумерки к деторождению.
– Свет и мрак равнозначны по силе – соучастники, можно сказать, – и бывает момент, краткий и покойный, когда можно увидеть, как день уступает права ночи. Тогда-то я и узнаю все. Просто так получается.
Я едва не брякнула, что она говорит как ведьма.
– Вы думаете, что у меня слишком богатая фантазия? – спросила она, ошибочно истолковав мое молчание.
– Нет, я понимаю. Смерть неизбежна, как тьма.
– Верно.
Уже не первый раз я подумала, что эта тьма подобна помрачению зрения. По-моему, я уже бывала близка к ней, только боль привязывала меня к земле. Рассеянно глядя на тусклый чепец Алисы Грей, маячивший рядом с плечом моей лошади, я представила, как рассказываю ей о письме доктора. Но, как и раньше в случае с Ричардом, не смогла произнести ни слова.
– По-моему, ты слишком молода для повитухи, – вяло заметила я.
– Я училась этому ремеслу у матери. Она была повитухой. На самом деле самой лучшей повитухой.
Воспоминание о письме доктора вновь сдавило мое горло, и я ослабила здоровой рукой завязки испачканного воротника.
– Вот ты говорила, что видишь по глазам, выживет ли женщина с ребенком, – сказала я, – а ты когда-нибудь ошибалась?
– Бывало, – ответила Алиса, но я почувствовала, что она солгала.
Раньше она говорила ярко и убедительно, а теперь ее настроение вдруг изменилось, словно она предпочла отгородится от меня незримой завесой. Не поворачиваясь, я искоса взглянула на нее с пристальным вниманием. Красивой ее не назовешь, но лицу ее была присуща какая-то особая живость, привлекавшая взгляд: длинный нос, умные, пытливые глаза, руки, способные дать жизнь ребенку. Она быстро становилась одной из самых интересных моих знакомых.
Вновь разволновавшись, я покрепче сжала вожжи, словно именно они связывали меня с этой жизнью.
– А что ты видишь, глядя на меня?
Алиса Грей быстро взглянула на меня своими янтарными глазами и, помедлив, опустила голову.
* * *
Когда мы прибыли в Готорп, слуги жутко засуетились, помогая мне спешиться и сопровождая в прихожую. Оказавшись на земле, я поискала взглядом Ричарда среди собравшейся на крыльце группы домочадцев и среди лиц, припавших к окнам. «Но, разумеется, – апатично подумала я, – он еще не вернулся, позволяя слугам помочь мне, точно старой герцогине, подняться на крыльцо». Несмотря на суматоху, я вспомнила об Алисе и резко отвела руку горничной, попытавшейся отвязать грубо наложенную шину.
– Нет, Сара, пусть повязка останется! – воскликнула я, умудрившись, как обычно, произнести это скорее сердито, чем вежливо.
Наверное, домочадцы считали меня жутко капризной. Поначалу, целый год я вообще не осмеливалась никому ничего приказывать – некоторые из слуг были старше меня лет на сорок и даже на пятьдесят. Однажды, лет в четырнадцать, я чистила в конюшне свою лошадь и услышала, как один из помощников конюха назвал меня замужней малолеткой. До самых сумерек, сгорая от стыда, я пряталась там, опасаясь, что они увидят меня и догадаются, что я все слышала. И когда Ричард спросил, где же я пропадала так долго, я все ему рассказала, подавляя жгучие слезы, а через час того парнишку уволили.
Сара покорно выпустила мою руку, но по ее глазам я успела прочесть, что она уже придумала очередную историю для слуг в буфетной. Именно тогда я заметила, что Алиса уже начала спускаться с крыльца, почти скрывшись из поля моего зрения. Я окликнула ее из темной, разделенной множеством проходов прихожей, и она помедлила, остановившись за освещенным дневным светом дверным проемом. Слуги дружно притихли, разглядывая девушку с откровенным любопытством.
– Зайдешь перекусить?
Осознавая, что стала центром всеобщего внимания, я прочистила горло, чувствуя, как начинают гореть уши.
Алиса задумчиво посмотрела на меня, словно пытаясь решить, расценивать мои слова как приглашение или как приказ. Но Сара, нетерпеливо охнув, решила все за нее и, быстро втащив девушку в прихожую, захлопнула тяжелую дверь, чтобы в дом не проникал весенний холод. Прихожая наконец озарилась неровным светом установленных на консоли свечей, и Алиса топталась у двери, страдальчески заломив руки. Сгорая от смущения, я повернулась к одной из кухонных служанок, бесполезно стоявшей в проходе.