Раздел шестой
Мы нырнули в густой туман за стеной и быстро растворились в нем. Нам не нужен был Грибок для того, чтобы привести нас к Насамонам, но я бы с готовностью заплатил два цинка за то, чтобы нас из Насамонов вывели. И помогли вернуться на нашу прежнюю дорогу.
Туман все делает туманом. Ветви деревьев через несколько шагов теряют очертания, превращаются в размытые столбы, которые в конце концов сливаются с ничто. Люди становятся сгустками влаги, дорогу проглатывает белесое покрывало, мысли теряют оформленность, и ты просто тянешься, туманно надеясь на то, что дорога тебя выведет хоть куда-нибудь.
Жизнь на дороге отличается от жизни в городе тем, что любой человек тут – не знакомец, а случайный встречный. Похоже на катание на карусели: в фокус твоего внимания на секунду вплывает фигура, и только ты успеешь кивнуть ей, она сменяется чьей-то спиной. И скоро ты понимаешь, что в твоей приветливости и доброжелательности нет никакого смысла – карусель забирает все это с собой, а новые фигурки, которые она подсовывает, видят тебя впервые. На дороге у тебя нет никакой репутации. На дороге никто не может тебя сильно обидеть или обрадовать надолго, потому что все хорошее останется с тобой только до тех пор, пока ты снова не двинешься в путь. Так же, как и все плохое. Поэтому нет смысла обижаться и печалиться. Нужно просто идти – движение карусели подарит новые приветливые лица и добрых людей.
Шагалось довольно легко. Похоже, мы все же успели отдохнуть. Даже Герда бодренько скакала на трех лапах. Глаза саркастично блестели, на морду вернулось озорное и немного издевательское выражение. И я даже допустил бы, что она выздоровела, если бы не помнил хруст костей в ране и не осознавал, что она уже очень долго отказывается от еды. Мы успели пройти примерно такое же расстояние, что отделяло Вольную муниципалию от кольцевой дороги, как глаз зафиксировал интересный оптический феномен: вокруг словно бы начало темнеть.
Это сложно описать, но белесый непрозрачный мрак начал сменяться более глубокой темнотой. И совсем не сразу я понял, что дело в том, что мы выходим из области тумана, в котором угадывалось широкое поле, и глаз уже может видеть почти до горизонта. Воздух будто стал более прозрачным, и даже дышать стало легче, и тут на открытом пространстве, над холмами и лесами, в дымке темных небес показался слабый огонек. Он был необычного оттенка, не похожий на все источники света нашего мира: не белый, не тепло-оранжевый, но очень холодный, острый, как звезда, и при этом – изумрудный. Даже отсюда, издалека, он выглядел чем-то никак не относящимся к нашему примитивному миру цинка и пресных хлебцев.
Еще через несколько километров я остановился, чтобы напоить собаку, потому что она высунула язык и всем своим видом показывала, что в Пиквикском клубе сейчас сервируют дарджилингский орандж пеко, а ее величество не отказалось бы и от простой водички. Доставая термос, я почувствовал странные прикосновения к лицу. Его будто тронул тонкий, невидимый в своей легкости шелк. Примерно такое чувство бывает при очень быстрой ходьбе. Воздух обтекает кожу, создавая ощущение движения. Но сейчас я не двигался, а воздух сам шел через меня.
В прошлом это было нормой. Тут и слово вспомнилось: ветер. Нехолодный ветерок дул через дорогу, овевая нас с Гердой. Она подняла нос вверх, зажмурилась, раззявила пасть и позволила воздуху гулять по шерсти. Это было очень приятно, и даже странно, что в том, прошлом мире мы настолько привыкли к ветру, что совсем не обращали на него внимания.
Я шел и вяло размышлял о том, что может означать возвращение ветра. И о том, вернулся ли ветер в Грушевку тоже или я просто набрел на место, где он есть. Так же, как я раньше вошел в область тумана, которая вскоре закончилась. И если ветер есть только тут, то где он начинается и где заканчивает свое движение? Или, может, кружит по всей Земле и возвращается именно сюда? А если он начал дуть по всей Земле, то не значит ли это, что Земля оживает и надо вскорости ожидать и восхода солнца? Каждый шаг, который я делал, ставил новый вопрос и приводил к новым мыслям.
Я смотрел прямо перед собой и, когда, задумавшись, опустил голову ниже, чуть не подскочил: у моих ног вилось какое-то черное существо размером с Герду. Оно двигалось, прижатое к асфальту, абсолютно беззвучно: ни сопения, ни шагов. Черное пятно ползло с моей скоростью. Я успел удивится тому, что моя нервная девушка не подняла визг, встретившись с каким-то плоским зверем, когда увидел, что такое же существо прилепилось к ногам собаки, только двигается иначе – рывочками, с подскоком. Я не поверил глазам и, уже начиная понимать, поднял голову вверх. То, что я увидел в небе, объяснило наличие странных созданий на земле.
Над нами сиял роскошный, яркий, будто только что обтертый снежком и высушенный полотенцем тумана, месяц. Первая четверть, на границе освещенной части видны пятнышки кратеров. Вот что подсвечивало обратную сторону грушевских облаков, не давая покоя Рейтану. Месяц был там же, где и всегда, выглядел абсолютно обычно и своим будничным видом отвергал возможность существования мира, в котором бензином тушат костры, а батарейками платят за еду. Если луна в небе, значит, где-то там должно быть и солнце. Потому что солнечный свет, и только он, может вырисовать этот серп на лице соседней планеты. А если Солнце и Луна никуда не делись, значит, Земля круглая, а космос – бесконечен. Значит, всему есть объяснение. Нормальное, логичное объяснение, далекое от фантазий, публикуемых в газетах.
Месяц показался из-за пледа низких облаков, надежно окутавших всю географию неба за моей спиной. Грушевка, Гора, Ферма не могли видеть чудо, свидетелем которого я стал. Но впереди над землей распахивался обнаженный космос: там остренько сияли яркие звездочки, и одна среди них выделялась. Она находилась гораздо ближе и испускала гораздо более яркие зеленые лучи. С этого расстояния создавалось ощущение, что необычный источник света висит прямо в небе и что, вполне вероятно, это космический корабль, подающий сигналы землянам.
Герда тоже таращилась на небо. Она, как и я, радовалась месяцу и всматривалась в далекие россыпи бриллиантов. Воодушевленные звездами, овеянные ветерком, с отражением месяца в зрачках, мы стремились к горизонту, будто персонажи какой-нибудь плохонькой немецкой поэмы. И тут из темноты выползло какое-то черное пугало на двух распорках. Я зажег налобник: это был растрескавшийся лист шифера, поставленный вместо пропавшего дорожного знака из ценной нержавейки. Белым баллончиком того же художника, который дебютировал на могильном памятнике у Фермы, было выведено:
Город Света налево.
Город Париж направо.
Южные пустыни прямо.
(В Париже не был, про Город Света слышал,
в пустошах чуть не зарезали).
Выключив фонарь, я заметил над ближайшими пригорками выразительный знак «Мерседеса» без кольца, в который он вписан в оригинале. Так работает наша память: различив эти три лопасти, я сначала вспомнил логотип авто из старого мира, а уже потом понял, что видел этот знак на карте Шахтера. Желания прямо сейчас доставать карту не было, да и польза в этом вряд ли была. Я и так помнил, что трехконечной звездой был обозначен поворот на Город Света. Сделав несколько шагов, я заметил, что белая трехконечная штуковина движется. Огромная конструкция вращалась очень медленно и тяжело, и гипнотический характер ее вращения сразу вызвал в памяти целые поля ветряков. То, что я увидел внизу, казалось сверхъестественным даже для того полного чудес пути, который открылся передо мной после выхода из Насамонов.