Время, занятое жизнью - читать онлайн книгу. Автор: Урсула Ле Гуин cтр.№ 42

Нет, я не хочу говорить о политике. Я хочу просто порассуждать о лошадках наверху.

Вера, как мне кажется, сама по себе значения не имеет. Ценность ее высока, пока вера приносит пользу, начинает уменьшаться по мере того, как ее заменяет знание, и становится отрицательной величиной, когда она причиняет вред. В обыденной жизни чем больше мы знаем, тем меньше нуждаемся в вере.

Есть области, в которых у нас нет знания, и потому нам приходится верить: это все, что мы можем сделать. Так, во всем том, что мы зовем религией или духовной сферой, мы полагаемся только на веру. Сами верующие порой называют ее знанием: «Я знаю, что мой Искупитель жив». Такое вполне допустимо, если принять и другое допущение: что за пределами религии эти две вещи должны разделяться. В области науки ценность веры нулевая или отрицательная: здесь только знание имеет вес. Я не говорю, будто верю в то, что дважды два – четыре или что Земля вращается вокруг Солнца, я знаю это. Или, поскольку эволюция есть развивающаяся теория, я предпочитаю говорить: «Я принимаю ее», – а не: «Я знаю, что она верна». Принятие в этом смысле есть, как мне кажется, мирской эквивалент веры. Разумеется, оно дает нескончаемую пищу и усладу как для ума, так и для духа.

Мне хочется верить людям, которые утверждают, что не смогут жить, если утратят веру в Бога. Надеюсь, и они поверят мне, когда я скажу, что, утратив разум, оставшись во тьме и смятении, будучи неспособна отличить истину от вымысла, забыв все, что прежде знала, и потеряв способность учиться, я не смогу жить.

Глядя, как существо, которому от рождения всего два года, ищет и находит свой путь, безоглядно доверяя другим, получая правду в награду за свое доверие и принимая ее, я вижу, что это прекрасно. Удивительно, как невероятно много мы узнаём между днем нашего появления на свет и последним днем жизни – от правды о том, где живут лошадки, до правды о происхождении звезд. И как мы богаты нашим знанием и всем тем, что лежит вокруг, ожидая, пока мы его поймем! В этом смысле мы все миллиардеры.

Май 2011 года

Я видела много гремучих змей и даже ела их в жареном виде, но всего однажды я была в контакте с живой гремучей змеей. Хотя «контакт» – не то слово, которое мне нужно, оно метафорично и неточно. Мы не соприкасались физически. Может, между нами состоялась коммуникация, но если и так, то очень ограниченная. Такой обречена быть коммуникация между видами, обитающими на разных планетах.

Обычно я подаю эту историю как комедию, в которой люди ведут себя смешно, и конец у нее счастливый. Почитайте и вы.

Мы были на старом ранчо в долине Напа. Я собралась усесться на один из железных шезлонгов образца 1932 года (это не так-то просто, потому что, если сесть слишком далеко от края, громоздкая конструкция сложится и сбросит тебя, как необъезженный конь), когда услышала знакомый звук. Это была первая коммуникация. Шелестящий звук трещотки гремучей змеи. Напуганная моими движениями, она направилась в высокую траву, треща на ходу. Удалившись футов на пятнадцать, она оглянулась, увидела, что я смотрю на нее, и остановилась, подняв голову и глядя на меня, буквально не сводя с меня глаз. А я не сводила глаз с нее.

Я окликнула Чарльза. Змея не обратила на это внимания. Я думаю, все они глухи. Видимо, они даже звук своей трещотки воспринимают как вибрацию тела, а не как колебание воздуха.

Чарльз вышел, и мы обсудили ситуацию (немного нервно). Я сказала: «Если она уползет туда, в высокую траву, мы никогда не рискнем ходить по пастбищу».

Мы думали, что змею придется убить. Это то, что обычно делают в нашей стране, если в том месте, где бегают и ходят маленькие дети, вдруг обнаружилась змея.

Чарльз ушел и вернулся с большой тяжелой мотыгой на длинной рукояти, которую мой отец называл «португальской тяпкой», – мы знали, что ее до нас не раз использовали, чтобы убивать змей. Но это были другие люди. Чарльз подошел поближе к гремучке, чтобы ударить ее.

Мы с рептилией не сводили глаз друг с друга и не шевелились.

Чарльз сказал: «Я не могу ее убить».

Я ответила: «Я тоже».

«Так что же нам делать?» – сказали мы оба.

Змея, похоже, думала о том же.

«Может, сходить за Дени?» – спросил Чарльз.

Я ответила: «Сходи. Мне кажется, она не сдвинется с места, пока мы смотрим друг на друга».

Чарльз ушел. Ему нужно было пройти до ворот и потом пару сотен ярдов ^[83] по дороге – до наших ближайших соседей, семьи Казе. Он отсутствовал довольно долго. Все это время мы со змеей не двигались и неотрывно смотрели в глаза друг другу. Говорят, взгляд змеи гипнотизирует, но кто кого гипнотизировал сейчас?

Мне казалось, мы словно двое влюбленных, «не способных отвести взгляд друг от друга». Это была не любовь, но что-то столь же напряженное – и даже куда более напряженное, ибо решался вопрос о жизни и смерти.

Тот отрезок времени (минут пять или шесть, самое большее десять) я вспоминала потом снова и снова, всегда живо чувствуя свои тогдашние переживания и сознавая важность, значимость происходящего. Это был один из тех моментов, когда разом познаётся очень многое.

Мы со змеей остались один на один. Двое в целом мире. Нас связывал воедино обычный страх. И нас удерживало некое колдовство, оно нас зачаровывало.

Происходящее с нами было за пределами обычного времени и за пределами обычных чувств; мы обе ощущали опасность; между нами установилась связь, которой не бывает между человеком и змеей. Обычно человек и змея стараются не соприкасаться, держатся друг от друга подальше, а если приходится защищаться, то стремятся убить противника.

Как ни посмотри, а мне кажется, что об этом времени правильнее будет думать как о священном.

Священное и комичное отстоят друг от друга не слишком далеко, индейцы пуэбло явно знали это лучше многих из нас.

Запыхавшиеся Чарльз и Дени показались в воротах. Они несли огромный никелированный бак для мусора и кусок полужесткой белой пластиковой трубы футов пятнадцати длиной. Дени держал трубу: он знал, что делать, потому что проделывал такое прежде. Известный художник и детский писатель, он жил в этой долине постоянно. И его дом располагался на прекрасном маленьком участке, который еще до начала строительства называли Прогалиной гремучих змей.

Рептилия продолжала глядеть только на меня, а я – только на нее, пока Дени устанавливал бак отверстием к змее, футах в двадцати от нее, чтобы она его отчетливо видела. Затем, осторожно обойдя его, Дени протянул конец трубы к голове змеи. В этот момент магия исчезла. Я посмотрела на трубу, змея отвернулась от меня и тоже посмотрела на трубу, а затем поспешно скользнула прочь к гостеприимно открытому темному гроту мусорного бака. Она исчезла в нем, и Чарльз перевернул его стоймя и захлопнул крышку.