Дары оказались ко времени – сменные струны для лиры и новые хитоны, сотканные из тончайшей шерсти. Был среди даров и новый лук, и стрелы с железными наконечниками. Мы пробовали металл на ощупь, острые точки, которыми добудем себе обед.
Другие вещи были не такими нужными – жесткие плащи с золотой нитью, которые выдадут владельца за пятьдесят шагов, усыпанный самоцветами пояс, до того тяжелый, что в обычной жизни его и не наденешь. И еще была там обильно расшитая попона – под стать коню царевича.
– Надеюсь, это не мне, – вскинув бровь, заметил Хирон.
Мы разодрали попону и наделали из нее жгутов, повязок и тряпок для обтирания – такой грубой тканью хорошо было отмывать засохшую кровь и грязь.
В тот вечер мы лежали на траве у входа в пещеру.
– Мы здесь уже почти год, – сказал Ахилл.
Ветерок холодил нашу кожу.
– А кажется – совсем недолго, – ответил я.
Меня клонило в сон, взгляд затерялся где-то в синем крене вечернего неба.
– Скучаешь по дворцу?
Я подумал о дарах его отца и взглядах слуг, о сплетнях, которые они шепотом разнесут по дворцу.
– Нет, – ответил я.
– И я тоже, – сказал он. – Я думал, что буду скучать, но не скучаю.
Шли дни, а за ними месяцы, и так минуло два года.
Глава десятая
Была весна, нам было по пятнадцать лет. Зимний лед простоял дольше обычного, и мы радовались, что можно снова выбраться наружу, к солнцу. Мы сбросили хитоны, легкий ветерок покалывал кожу. За всю зиму я ни разу не разделся, было так холодно, что мы снимали с себя шкуры и накидки, только чтобы быстро ополоснуться в углублении в скале, служившем нам купальней. Ахилл потягивался, разминая одеревеневшие от долгого сидения в пещере руки и ноги. Все утро мы плавали и гоняли по лесу дичь. Я ощущал приятную усталость в мышцах, радуясь, что снова могу пользоваться ими в полную силу.
Я глядел на него. Зеркал на горе Пелион не было – одна зыбкая речная гладь, так что себя я мерил по переменам в Ахилле. Руки и ноги у него были по-прежнему худыми, но теперь стало видно, как с каждым его движением перекатываются под кожей мускулы. Черты лица сделались тверже, плечи – шире.
– Ты повзрослел, – сказал я.
Он замер, обернулся ко мне:
– Да?
– Да, – кивнул я. – А я?
– Подойди-ка, – сказал он.
Я встал, подошел к нему. Он оглядел меня.
– Да, – сказал он.
– Как? – хотелось мне знать. – Сильно?
– У тебя лицо изменилось, – сказал он.
– Где?
Он коснулся правой рукой моей челюсти, провел по ней пальцами.
– Вот здесь. У тебя лицо стало шире.
Я вскинул руку, чтобы самому нащупать разницу, но что кость, что кожа – мне все казалось прежним. Он взял мою руку, прижал к ключице.
– И здесь ты тоже стал шире, – сказал он. – И здесь.
Он легонько дотронулся пальцем до нежной выпуклости, которая проступала теперь у меня из горла. Я сглотнул, и от этого движения его палец скользнул вниз.
– А еще где?
Он указал на дорожку тонких темных волосков, сбегавшую от моей груди к животу.
Он остановился, и меня обдало жаром.
– Ладно, хватит, – сказал я куда резче, чем намеревался.
Я снова уселся на траву, а он продолжил разминаться. Я смотрел, как ветерок шевелит его волосы, смотрел, как лучи солнца падают на его золотистую кожу. Я повалился на спину, чтобы солнце падало и на меня.
Вскоре он закончил упражнения и уселся рядом со мной. Мы глядели на траву, на деревья, на растущие бугорки свежих почек.
Он сказал – отстраненно, почти небрежно:
– Думаю, тебе понравится. То, как ты теперь выглядишь.
Меня снова обдало жаром. Но больше мы об этом не заговаривали.
Нам вот-вот должно было исполниться шестнадцать. Вскоре гонцы Пелея принесут от него дары, вскоре созреют ягоды, плоды запунцовеют и упадут нам в руки. Шестнадцатый год был последним годом нашего детства, через год отцы провозгласят нас взрослыми мужами, и мы будем носить не только хитоны, но и хламиды или гиматии. Ахиллу подыщут жену, да и я смогу жениться, если захочу. Я снова вспомнил служанок с потускневшими взглядами. Вспомнил подслушанные обрывки разговоров между мальчишками, рассказы о грудях, бедрах, совокуплениях.
Она такая мягкая, прямо как сливки.
Обхватит тебя бедрами, ты и как тебя звать забудешь.
Голоса мальчишек звенели от возбуждения, щеки горели. Но едва я пытался вообразить то, о чем они говорили, как разум переставал мне повиноваться, будто ускользающая из рук рыба.
Вместо этого ко мне приходили совсем другие образы. Изгиб склоненной над лирой шеи, мерцающие в свете огня волосы, руки с промельками жилок. Мы с ним были целыми днями вместе, куда я мог деться – от запаха масел, которыми он умащивал ноги, от проблесков кожи, когда он одевался. Я отрывал от него взгляд и вспоминал тот день на берегу, холод в его глазах и то, как он сбежал от меня. И – всякий раз – я вспоминал его мать.
Я начал сбегать из пещеры, рано утром, когда Ахилл еще спал, или после обеда, когда он упражнялся с копьем. Я брал с собой флейту, но играл редко. Вместо этого я прижимался к какому-нибудь дереву и вдыхал острый аромат кипарисов, который волнами катился с горных вершин.
Медленно, словно бы пытаясь ускользнуть от собственного же внимания, я клал руку себе между ног. Мне было стыдно делать то, что я делал, и еще больший стыд охватывал меня из-за мыслей, которые этому сопутствовали. Но будет куда хуже, если эти мысли придется переживать в стенах из розового кварца, рядом с ним.
После этого непросто было возвращаться в пещеру.
– Где ты был? – спрашивал он.
– Да там… – отвечал я, тыча рукой в каком-нибудь направлении.
Он кивал. Но видел, как густо я при этом краснею.
Лето вошло в полную силу, и мы укрывались в речной тени, в воде, взрывавшейся дугами света, когда мы плавали и ныряли. Когда я бродил по мелководью, под моими ногами перекатывались прохладные мшистые камни. Своими криками мы распугивали рыбу, которая зарывалась поглубже в тинистые норы или уходила вверх по течению в воды потише. Давно миновало грохочущее весеннее таяние льда; я ложился на воду, и меня уносило дремотным потоком. Мне нравилось ощущать животом солнце, а спиной – прохладные речные глубины. Ахилл качался на воде рядом со мною или плавал против ленивого течения.
Утомившись, мы хватались за низкие ветви ив и висели на них, высунувшись по пояс из воды. В тот день мы лягались, сплетаясь ногами, стараясь столкнуть друг друга в воду, а то и отвоевать чужую ветку. Повинуясь какому-то порыву, я выпустил из рук ветку и обхватил Ахилла за пояс. У того вырвалось удивленное «Уфф!». Несколько мгновений мы с ним боролись, хохоча, я по-прежнему не разнимал рук. Затем раздался громкий треск, его ветка подломилась, и мы рухнули в реку. Прохладная вода сомкнулась над нашими головами, но мы все равно боролись, скользя пальцами по коже.