Дочь часовых дел мастера - читать онлайн книгу. Автор: Кейт Мортон cтр.№ 58

Собака тут же подбежала к нему, и Леонард в который уже раз отметил присущий этому животному заряд оптимизма. Пес объявился в Берчвуде вечером того дня, когда Леонард приехал сам, и они сразу приняли друг друга, по молчаливому уговору. Какой он был породы, сразу не скажешь: большой, рыжеватый, с длинным мохнатым хвостом, который всегда будто жил своей жизнью.

Они шли к дому, рубашка Леонарда липла к мокрому телу. Два воздушных змея с красными хвостами, как по волшебству, стояли в небе над полем пшеницы, и ему сразу вспомнился фронт. Громадный заброшенный особняк, где они ночевали однажды во Франции, совершенно целый с одной стороны, а с другой – превращенный в руины. В черно-белом коридоре стояли часы – старинные, дедовские, с маятником, который отсчитывал минуту за минутой, по ночам особенно громко, но для чего он вел отсчет, Леонард так и не понял; никакого конца не предвиделось.

Кто-то из его людей нашел скрипку наверху, в пыльной комнате, полной книг и других мирных удовольствий, принес ее вниз, в сад, и заиграл проникновенную мелодию, которая показалась Леонарду смутно знакомой. Война была сюрреалистична по самой своей природе – то, что творилось вокруг, не было нормой и не могло стать ею; до чего же страшен был шок, когда это все-таки случилось. Дни и ночи тянулся диссонанс, пока две реальности, прежняя и нынешняя, притирались друг к другу, пока люди, которые недавно были типографскими рабочими, сапожниками или конторскими клерками, досылали патрон в ствол и отбивались от крыс в мокрых окопах.

За все четыре года войны Леонард ни разу не ощущал ее иронии так остро, как в тот день, когда он в солнечном саду слушал скрипку, зная, что всего в миле от них рвутся снаряды и гибнут люди. Тогда в небе он видел птиц, соколов-сапсанов: те парили над полем боя, ничуть не боясь того, что творилось внизу. Грязь, кровь, убийство, бессмысленные жертвы не казались им чем-то из ряда вон выходящим. У них была долгая память, как у всех птиц; они уже видели такое в прошлом.

Теперь и люди умеют смотреть через время вспять. И этому их тоже научила война. Будто в насмешку: аэрофотосъемку придумали затем, чтобы бомбардировщики точнее попадали в цель, а теперь ею вовсю пользуются картографы, потому что, как выяснилось, сверху прекрасно видны любые шрамы, которые хранит на себе земля.

Видно, и от войн есть польза. Школьный друг Леонарда, Энтони Бакстер, доказывал это ему пару месяцев назад, за кружкой пива. Необходимость – мать изобретательности, говорил он, а какая необходимость может быть более насущной, чем желание выжить? Энтони работал на производстве, где выпускали новый материал, заменявший стекло. Кучу денег можно заработать, – продолжал он, раскрасневшись от эля и алчности, – если не быть зажатым и мыслить креативно.

Леонард презирал деньги. Точнее, не сами деньги, а ту суету, которую люди поднимали в погоне за ними. На его взгляд, единственным позитивным итогом войны было понимание того, как мало человеку нужно для жизни. И как мало на самом деле значит все, кроме самой жизни. Взять хоть те же дедовские часы, тикавшие в пустом доме: люди, которым они принадлежали, просто заперли двери своего особняка и ушли, бросив все, спасая себя и своих детей. Он понял, что если в этом мире и есть что-то настоящее, так это почва под ногами. Природа, которая способна дать человеку все необходимое, и земля, которая хранит следы всех мужчин, женщин и детей, когда-либо ходивших по ней.

Прежде чем отправиться в Берчвуд-Мэнор, Леонард купил в магазине Стэнфорда на Лонг-Акре пару подробных карт и долго изучал по ним пространства Оксфордшира, Уилтшира и Беркшира. На них были видны римские дороги, за тысячи лет нахоженные и наезженные до такой степени, что их уже ничем было не вытравить из меловой породы; круги на полях там, где когда-то стояли окруженные рвами земляные укрепления; параллельные борозды, оставленные плугами средневековых пахарей. Но и это еще не все: приглядевшись, можно было различить капиллярную сетку неолитических захоронений – следы, оставленные людьми эпохи последнего оледенения.

Земля была тем идеальным музеем, где время претворялось в текст, сохранявшийся навеки; здесь, в Риджуэе, он выглядел особенно внятным – меловая равнина Солсбери, Белый Конь Уффингтона и Великан из Серн-Эббас были его самыми отчетливыми знаками. Мел не оползает так же легко, как глина; память у него лучше. Леонард знал, что такое мел. Во Франции у него была работа – рыть туннели под полями сражений; лагерь, где этому учили, располагался в Ларкхилле, Уилтшир, и там он узнал, как обустроить под землей секрет, как сидеть в нем, часами сохраняя неподвижность, и слушать, прижав стетоскоп к холодной породе. Свой первый настоящий туннель он вырыл под Аррасом, куда его забросили в составе полка новозеландцев. Неделями он сидел в сырых потемках, жег свечку и согревался огнем, который разводил в дырявом ведре-жаровне.

Леонард знал, что такое мел.

Британия – древний остров, где всюду обитают духи, где каждый акр земли хранит память о предках, но в этом его уголке таких напоминаний особенно много. На одном клочке земли сплетаются следы тех, кто жил здесь и до начала истории, и в железном веке, и в Средние века; теперь к ним прибавились туннели, в которых обучали разведчиков во время большой войны. Через центр карты змеилась Темза – тонкий волосок у истока в Котсуолде, она крепла, набирала мощь и ширину, струясь на восток. На стрелке, у впадения в Темзу малозаметного притока, приютилась деревушка Берчвуд. Неподалеку по известняковому кряжу тянулась дорога, подозрительно прямая, каких не бывает в природе, – наверное, линия лей. Леонард читал и Альфреда Уоткинса, и доклад Уильяма Генри Блэка на заседании Британского археологического общества в Херефорде о «протяженных прямых линиях», которые якобы соединяют неолитические памятники Британии и Западной Европы. Древние пути, созданные тысячи лет назад, магические места концентрации силы, священные линии.

Тайны и мистика прошлого – вот что привлекло сюда Эдварда Рэдклиффа и остальных летом 1862-го. По той же причине – по крайней мере, отчасти – Рэдклифф и купил этот дом. Леонард много раз перечитывал манифест Рэдклиффа и письма, которые тот писал одному из своих друзей-художников, Торстону Холмсу. В отличие от Рэдклиффа, чье имя после смерти невесты было забыто широкой публикой – лишь кучка энтузиастов хранила память о нем как о выдающемся деятеле, – Холмс писал и радовался жизни до семидесяти с лишним лет. Он скончался совсем недавно, передав свою обширную корреспонденцию и дневники библиотеке Йоркского университета, куда Леонард в последние месяцы ездил неоднократно, неделями просиживая над рукописями в надежде обнаружить факты, способные пролить новый свет на связь Эдварда Рэдклиффа с домом в Берчвуде.

В письме, отправленном в январе 1861-го, Рэдклифф писал:

Я купил дом. Довольно приятный, небольшой, но изысканных пропорций. Он, будто робкая, хотя и величественная птица, притаился в излучине реки, между березовой рощей и маленькой, но сказочно красивой деревушкой. Но, Торстон, это еще не все. Я не хочу поверять бумаге настоящую причину покупки; подожди, пока мы встретимся, и тогда ты узнаешь, что еще есть в этом доме – древнее, сущностное и слегка неотмирное, притягивающее меня. Оно давно уже звало меня к себе, ибо мы – мой новый дом и я – давние знакомцы.