Дочь часовых дел мастера - читать онлайн книгу. Автор: Кейт Мортон cтр.№ 40

Он и теперь здесь, со мной.

Ничего особенного он пока не делал; судя по тому, как он ходит, никакой определенной цели у него нет. Сейчас он в Шелковичной комнате, стоит у окна, прислонившись к большому письменному столу красного дерева. Взгляд как будто устремлен в сад за домом, на каштан и амбар за ним. На самом же деле он смотрит дальше, куда-то на реку, и выражение лица у него опять тревожное. Когда я подхожу ближе, он моргает и начинает смотреть на луг и амбар.

Я вспоминаю, как в то лето мы с Эдвардом лежали под крышей амбара, смотрели на солнечные лучи, которые просачивались кое-где сквозь щели между черепицами, и он шепотом рассказывал мне о том, где хотел бы побывать.

А в этой комнате, в кресле у камина, Эдвард впервые подробно поведал мне о том, как напишет портрет Королевы Фей, каким он будет; потом улыбнулся, опустил руку во внутренний карман, вынул черный бархатный футляр и открыл – в нем лежала драгоценность. До сих пор помню прикосновения его пальцев, когда он повесил этот холодный синий камень мне на шею.

Конечно, не исключено, что Джек просто ищет, чем занять время, как убить последние минуты перед выходом; он наверняка думает о Саре, об их скорой встрече, поэтому и бросает порой взгляд на мои часы. Когда они наконец показывают то, что ему нужно, он торопливо уходит из моего дома прочь и так быстро запирает кухонную дверь и восстанавливает сигнализацию, что я едва успеваю за ним.

Я провожаю его до ворот, наблюдаю, как он садится в машину и уезжает.

Надеюсь, он ненадолго.

А я, пока его нет, наведаюсь снова в пивоварню. Может, найду там еще что-нибудь от Розалинд Уилер. До смерти хочется знать, как к ней попали письма Ады Лавгроув.

Бедная малышка Ада. Детство – такое жестокое время. Вот ты плывешь, беззаботный, по бескрайнему небу среди серебристых звезд, а вот уже лежишь, уткнувшись носом в землю, и вокруг тебя – темная чащоба отчаяния.

Когда Фанни умерла и полиция завершила свое расследование, люди покинули Берчвуд-Мэнор, и все здесь надолго погрузилось в тишину и неподвижность. Дом отдыхал. Так прошло двадцать лет, до возвращения Люси. Тогда я узнала, что Эдварда нет больше в живых и что этот дом, который он так любил, он завещал младшей сестре.

Поступок совершенно в духе Эдварда, ведь он обожал своих сестер, а те – его. Но я знаю, почему он выбрал именно Люси. Наверняка он решил, что Клэр сама обеспечит свое будущее удачным замужеством либо устроится иначе, но так, чтобы кто-нибудь заботился о ней. А Люси совсем не такая. Никогда не забуду, как я впервые увидела ее: бледная внимательная мордашка выглядывала из окна верхнего этажа темного кирпичного дома в Хэмпстеде, когда Эдвард привел меня в свою студию, стоявшую в саду его матери.

Такой она и останется для меня навсегда: ребенком, юной девочкой, которая злилась на ограничения лондонской жизни, но расцветала, стоило привезти ее в деревню и отпустить на волю – в леса, поля, луга и на берег реки, где она исследовала, копала, собирала коллекции в свое удовольствие. Хорошо помню ее в тот день, когда мы всей компанией приехали в деревню – со станции мы шли пешком, а Люси плелась за нами и не могла догнать, потому что ее чемодан был набит драгоценными книгами, которые она не решилась положить в экипаж, бок о бок с остальной поклажей.

Зато до чего же удивительно было наблюдать за ней, когда она появилась здесь много лет спустя, чтобы обследовать доставшуюся ей собственность. Малышка Люси превратилась в строгую взрослую женщину. Ей было тогда тридцать три – уже немолодая, по представлениям той эпохи. И все же, глядя на Люси, на ее длинную прямую юбку безобразного оливкового цвета и жуткую шляпку, я испытала прилив всепобеждающей нежности. Волосы под уродливой шляпкой уже растрепались – шпильки у Люси никогда не держались на месте, – ботинки покрылись коркой грязи.

Люси не стала осматривать все комнаты подряд, да и нужды не было: дом, со всеми его тайнами, она знала не хуже меня самой. Зашла только в кухню, огляделась, пожала руку поверенному и сказала, что он может быть свободен.

– Но, мисс Рэдклифф, – в его голосе сквозило изумление, – разве вы не хотите, чтобы я показал вам дом?

– В этом нет необходимости, мистер Мэтьюз.

Она подождала, пока его экипаж не скроется из виду, потом снова вернулась на кухню и застыла. Я подошла к ней совсем близко и могла видеть все тонкие морщинки, которыми время уже пометило ее лицо. Но и за ними малышка Люси осталась прежней, ведь люди не меняются с течением лет. Они остаются такими же, как в юности, только делаются печальнее и ранимее. Как же мне хотелось обнять ее тогда. Мою верную защитницу Люси.

Вдруг она подняла голову, и мне показалось, будто она смотрит прямо на меня. Или сквозь меня. Но тут ее внимание привлекло что-то другое, и она, смахнув меня с пути, вышла в холл и стала подниматься на второй этаж.

Я думала о том, что́ Люси будет делать с домом. Надежды было мало, но я все же надеялась, что она останется здесь жить. А потом стали привозить вещи: сначала деревянный ящик, затем парты, стулья, узкие железные кроватки, грифельные доски и целые подносы с мелом. И наконец прибыла женщина по фамилии Торнфилд, на чьем письменном столе красовалась табличка с надписью «Заместитель директора».

Школа. Я обрадовалась. Малышка Люси всегда тянулась к знаниям. Эдвард тоже порадовался бы: мы с ним часто останавливались у витрин книжных магазинов, а потом он затаскивал меня внутрь – купить новую книжку для Люси. Ее любопытство было ненасытным.

Иногда я все еще слышу голоса школьниц. Тихие, далекие голоса – они поют, спорят, смеются, а по ночам многие плачут в подушки, умоляя отца или мать пожалеть их и забрать отсюда. Их голоса вплелись в ткань этого дома, стали его частью.

Все те годы, что я жила с миссис Мак, Мартином и Капитаном, моим главным желанием было, чтобы за мной вернулся отец, но я никогда не плакала. В письме, которое отец оставил миссис Мак, говорилось предельно ясно: я должна быть смелой и стараться быть хорошей; я должна работать, чтобы содержать себя, и помогать другим; я должна выполнять все, что велит миссис Мак, ибо он полностью доверяет ей и не сомневается, что она будет действовать в моих интересах.

– Когда он вернется? – спрашивала я.

– Он пришлет за тобой, как только устроится на новом месте.

Боль никогда не утихает в душе покинутого ребенка. Такую же боль я ощутила в душе Эдварда и иногда даже задавалась вопросом, уж не это ли свело нас друг с другом. Ведь его тоже бросили в детстве. Эдвард и его сестры жили со строгими родителями отца, пока их собственные родители путешествовали.

Ада Лавгроув страдала от той же боли, – я сразу это почувствовала.

Я много думала о ней в прошедшие годы. Размышляла о том, какими недобрыми могут быть дети. Вспоминала ее страдания. И тот день на реке.

Так давно все это было и в то же время как будто вчера. Мне даже напрягаться не нужно, я вижу ее перед собой как живую: вот она сидит по-турецки на постели у себя в мансарде, жгучие слезы бегут по щекам, перо в ее руке скребет бумагу, едва успевая выводить страстную мольбу: пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, вернитесь за мной.