– Во-первых, обо всех инцидентах должен знать директор, – сказала Марина Арсеньевна. – Я бы на вашем месте начала с него. Федор Степанович терпеть не может говорить о негативных моментах истории нашей школы, но вы же из полиции, так что он вам не откажет.
– Понятно. Постараюсь разговорить.
Марина Арсеньевна улыбнулась – мимолетно, словно отдала дань вежливости, и не более.
– Еще у нас работает Лидия Михайловна Апашова. Кажется, она здесь лет тридцать уже. Больше даже не знаю, с кем вам посоветовать пообщаться. По-моему, все учителя либо молодые, либо недавно стали здесь работать. Дело в том, что раньше было две школы, одна с музыкальным уклоном, другая с хорошим танцевальным кружком, но лет восемь назад их объединили. Кто-то из сотрудников уволился, кто-то вышел на пенсию. Состав очень изменился.
– Думаю, мне действительно лучше всего поговорить с Федором Степановичем, – решил я.
– Да, только имейте в виду, он и сам тут лет десять, если не меньше.
– А кто был до этого?
– Не в курсе, я позже пришла.
– Ну да, верно.
Я поднялся.
– Что ж, большое спасибо.
– Вот еще что, старший лейтенант, – остановила меня женщина. – Я только что подумала: тот, кого вы ищете, наверняка хочет преобразиться. Обычно люди, не нашедшие своего места в жизни или обществе, например из-за комплексов, связанных с внешностью, стремятся к перерождению.
– Что вы имеете в виду?
– Ничего конкретного – для этого маловато информации. Но убийца наверняка хочет стать другим человеком. Или существом. Идеализированным в его глазах. Возможно, для нас с вами оно показалось бы монстром, но для него оно – совершенно.
Я медленно кивнул.
– Кажется, я вас понимаю, Марина Арсеньевна, но как мне это поможет?
– Зачастую стремление к преображению отражается в таких модификациях внешности, как татуировка, пирсинг, кричащий макияж и цвет волос, занятие культуризмом. Мужчины носят серьги, а женщины – мужскую одежду. В общем, проявления бывают самые разные. Но в данном случае я полагаю, что жажда трансформации достаточно сильна, так что, наверное, убийца избрал довольно радикальный способ.
– Например?
– Татуировка большой площади, смена сексуальной ориентации. Хотя последнее маловероятно, поскольку в любых отношениях с сексуальной подоплекой имеет значение внешность, а вот с ней-то как раз у убийцы, как он считает, проблемы.
– Я должен искать парня с большой татуировкой?
– Необязательно. Может быть, раньше он и сделал наколку, но едва ли она его удовлетворила. Теперь ему нужны лица. Он поглощает своих врагов, присваивает их силу, их личности. Может быть, он думает, что и внешности тоже. Знаете, вероятно, если у него и есть татуировки, то они носят ритуальный характер.
– В каком смысле?
Марина Арсеньевна задумчиво потерла тыльную сторону правой руки пальцами левой.
– Что-нибудь из узоров, распространенных среди африканских племен. Или символы, означающие… даже не знаю… может быть, мифологические существа, прославившиеся людоедством. Трудно сказать что-либо определенное.
Мы помолчали.
Я понял, что психолог сказала все, что хотела, и кивнул, словно подводя итог.
– Ладно, учту. Спасибо еще раз и до свидания.
– Буду держать наш разговор в тайне. Удачи. И если что, заходите. – Снова едва уловимая улыбка.
– Обязательно.
Выйдя из кабинета психолога, я направился в директорский кабинет.
Короб уже собирался домой.
– Можно вас задержать буквально минут на пять? – проговорил я, входя.
– Да ради бога. – Директор сел обратно в кресло. – Я особо не тороплюсь.
– Вы не помните, не было ли в школе инцидентов, связанных с Зинтаровым и Сухановой?
Короб приподнял брови:
– В каком смысле инцидентов?
– Любых. Возможно, связанных с травмами детей или еще кого-нибудь. Например, не пострадало ли у кого-то лицо?
Короб сложил руки, соединив кончики пальцев, и уставился в потолок. Его губы двигались так, словно он что-то пережевывал.
– В позапрошлом году одну из учениц нашей школы переехал поезд, – изрек он наконец. – Она играла с подружками на платформе, одна из них ее случайно толкнула, и девочка свалилась прямо на рельсы. В это время электричка из Питера как раз подходила к перрону. Сами понимаете… – Директор развел руками.
– И что, у девочки пострадало лицо?
– Лицо? Да все пострадало! Перемололо, как мясорубкой. Это же поезд! Хоронили в закрытом гробу. После этого у нас по школе месяца два ходили рассказы о Цок-Цок, – недовольно добавил Короб.
– Что за Цок-Цок?
Директор махнул рукой. На его лице отразилась досада.
– Якобы девочку поезд разрезал пополам, и она превратилась в безногое чудовище, передвигающееся на локтях и издающее соответствующий звук. Ученики пугали друг друга тем, что Цок-Цок подкарауливает тех, кто ходит во время уроков в туалет, и разрубает попавшихся ей детей косой.
– Как это разрубает? – не понял я. – Она же на локтях ходит. Значит, руки заняты.
– Понятия не имею! – Короб раздраженно фыркнул.
– Ну, учителя-то, наверное, довольны были, – заметил я. – Дети все на уроках сидели, не выходили никуда.
– Поначалу да. А потом один мальчик описался в кабинете, потому что боялся Цок-Цок, и его мамаша накатала жалобу в роно. Хотя при чем тут мы-то?
– Ни при чем, – согласился я.
– Вот и я о том же! – Короб помолчал, явно переваривая воспоминания о том давнем инциденте.
Я не мешал, ожидая, что он может вспомнить что-то еще.
Вдруг директор сказал:
– Кстати, ни Зинтаров, ни Суханова к падению девочки на рельсы отношения не имели. Их там даже рядом не было.
Я и сам понимал, что случай, описанный Коробом, мне, так сказать, не подходит. Поэтому спросил:
– А раньше, до этого прискорбного случая с электричкой, никаких инцидентов не случалось?
– С детскими травмами?
– Да.
Короб поразмыслил и спустя несколько секунд сказал:
– Единственное, что я знаю, – это то, что тринадцать лет назад в школе произошел пожар.
– А жертвы были?
– Понятия не имею. Это случилось до меня.
– Кто может помнить?
– Ну, во-первых, Лидия Михайловна Апашова, это учитель труда. Во-вторых, Эдуард Максимович Храбров, наш физрук. В-третьих, Юлия Николаевна Жаркова, завхоз. Вы с ней сегодня, как я понимаю, пообщались.