Березин закурил. Охрана покосилась на него, но ничего не сказала. Оставшиеся в камере опустили глаза.
В соседнем зарешеченном отсеке находились четверо — рангом поменьше. Их тоже сломала неволя, выглядели они неважно. Одно лицо показалось Березину знакомым. Это был плотный мужчина в мундире майора вермахта. Еще молодой, в фигуре чувствовалась стать, но лицо помялось, опухло, обвисли щеки, ввалились глаза. Он глянул мельком на застывшего у решетки майора Красной Армии, пренебрежительно фыркнул и отвернулся.
Он не узнал Березина. Но Олег был уверен, что знает этого человека. Они уже где-то встречались. И в прошлом этот майор был изящнее, выглядел по-другому и скорее всего даже не был майором! Допрашивал его? Встречались в бою? Нет, память бастовала. Он немало перевидал немецких офицеров за последние годы — мог и обознаться…
А вообще досадно. Вот так всегда: вроде знакомый человек, мучаешься, не можешь вспомнить, теряешь время, изводишься…
Он мотнул головой и быстрым шагом отправился наверх.
Глава 4
Беседа с представителем германской разведки прошла на удивление ровно. Меры психологического воздействия оказали положительное влияние. Свой немецкий Березин подтянул еще осенью 1941-го, когда лежал в госпитале на улице Жуковского.
В ту пору было только два развлечения: ковылять по лестнице в бомбоубежище при объявлении налета и штудировать немецкий язык, обложившись школьными учебниками. Дальнейшая служба отточила навыки.
Переводчик ему не требовался. Олег внятно изложил свои предложения, стараясь казаться учтивым и доброжелательным. Доходчиво объяснил, какие льготы получит фон Зельцер при добровольном сотрудничестве и чего лишится в случае запирательства. Ложь, недосказанность — не вариант. Война для него окончена, надо признать поражение. Да, фон Зельцер — солдат, он выполнял свой долг — пусть и видел его в извращенном свете. Это все учитывается и достойно уважения, но, увы, не исключает расстрельного приговора. Свято место в камере пустовать не будет, его займут более сговорчивые господа.
После трезвого размышления фон Зельцер выдвинул условия: содержание в одноместной камере, нормальные бытовые условия, приличная еда, возможность помыться, переодеться, доступ к книгам. Главное условие: гарантия жизни. И никто не должен знать, что он сотрудничает с советской контрразведкой. Пусть уяснит советская сторона: фон Зельцер с глубоким уважением относится к адмиралу Вильгельму Канарису, отстраненному в феврале от руководства Абвером, однако презирает Гитлера, Гиммлера, партию НСДАП и весь орден СС за его бесчеловечные методы. Он надеется, что своим сотрудничеством со СМЕРШем он не навредит народу Германии, которую, невзирая ни на что, считает великой…
У советской стороны тоже было условие: полная искренность. Малейшая ложь — и пуля в затылок перечеркивает все договоренности…
Из помещения дежурного Олег дозвонился до полковника Сухова, начальника армейского отдела контрразведки.
— У тебя бодрый голос, майор, — с сомнением заметил полковник, — или это новый способ докладывать неутешительные новости?
— Как наши заключенные, товарищ полковник? Не сознаются в содеянном?
Заключенных было двое — начальник армейского управления тыла полковник Евдокимов и заместитель начальника политотдела подполковник Глазнев. В этих людей уперлось расследование по выявлению вражеских шпионов, засевших в армейских структурах. У обоих были прекрасные послужные списки, заслуги, награды. Но у кого-то из них за душой было нечисто.
— Евдокимов продолжает все отрицать. Провели два допроса с пристрастием и ни на шаг не сдвинулись. У Глазнева хороший покровитель — его начальник Гуревич. Он рвет и мечет, требует освободить Глазнева, которого прекрасно знает и которому полностью доверяет. Есть информация, что Гуревич уже написал рапорт члену Военного Совета фронта генерал-лейтенанту Пахомову. Фактически улик против Глазнева нет, нам придется его освободить, принести извинения и придумать, каким козлом отпущения пожертвовать…
— Павел Ильич, ни в коем случае! — вскричал Березин. — Глазнева не отпускать! Это «крот», которого мы ищем! Информация получена от полковника Зельцера, а этот старый пруссак не врет! Если дали приказ об освобождении из-под стражи, немедленно отмените! Глазнев мигом смоется, глазом не успеем моргнуть! Под мою ответственность, товарищ полковник!
— Да ты что? — опешил Сухов. — Вот так новость… Поздравляю, Березин, ты молодец! Приказ еще не отдан, но, каюсь, грешным делом, уже собирался позвонить в изолятор… Что по Евдокимову?
— Такой фамилии Зельцер не знает, я уверен, ему можно верить. Полковник Абвера искренен, уж поверьте моему опыту. В управлении тыла всплыла другая фамилия — майор Хромов, он отвечает за инженерные коммуникации и прочую армейскую инфраструктуру. Его можно смело брать. А полковника Евдокимова придется выпустить, он не имеет к шпионской сети никакого отношения.
— Вот черт, неловко вышло, — хмыкнул Сухов. — А мы ведь склонялись к мысли, что это он… Хорошо, постараемся решить вопрос.
— Мне доставить фон Зельцера? Могу утрясти вопрос с ленинградскими товарищами. Этот человек — просто клад, товарищ полковник…
— Распорядись, чтобы изолировали от остальных и тщательно охраняли. Мы пришлем конвой. А твоя работа закончена, Березин. Посмотрел Ленинград? Давай на вокзал — и в Новгород. Или… ночку там переночуй, если есть где остановиться, а потом приезжай. Знаю, ты ведь там жил…
— Спасибо, Павел Ильич, утром выезжаю…
Он вышел во двор, сел на ближайшую скамейку. Неподалеку оживленно переговаривались младшие офицеры из конвойной части. Перехватили его взгляд, вразнобой козырнули.
Березин закрыл глаза, наслаждаясь прохладным ветерком. Недавний приступ прошел, оставался только легкий звон в ушах. Он не ожидал, что все закончится так гладко. В чем подвох? Он анализировал сложившуюся ситуацию и приходил к выводу, что подвоха нет, просто дико повезло. Такое случается в работе.
В искренности Зельцера сомневаться не приходилось — у того было время подумать. Знал, что рано или поздно контрразведка СМЕРШ нанесет ему визит. Зельцера этапируют в Новгород, начнется серьезная работа по выявлению всей агентурной сети — и не только в Новгороде, но и в Ленинграде, в Пскове…
Снова закружилась голова. Где же он видел майора из соседней камеры? Фигура знакомая. Потолстел, подурнел, раньше был не такой. Значит, встречались давно — за год или полгода так сильно не изменишься.
Он закрывал глаза, напрягал память. Лицо, глаза, искривленная физиономия, чего-то требующая от подчиненных… Олег прекрасно запоминал лица людей, но не всегда мог вспомнить, кто они. Еще эта боль в голове, когда в нее лезет всякая ненужная всячина…
С чем ассоциировались его воспоминания? С отчаянием — определенно. Отчаяние, безысходность, невозможность сделать то, что ты должен. А если оставить эмоции? В какой антураж он без фальши вписывается? Во что одет? Китель, шинель, гражданский костюм? Зачем он пытается это вспомнить? Других дел, что ли, нет?