Застолье Петра Вайля - читать онлайн книгу. Автор: Иван Толстой cтр.№ 70

Рецепт. Заварить пол-литра крепкого чая. Чай, стакан сахара, по горсти чернослива, изюма, кураги, шесть-семь гвоздик, четыре-пять горошин душистого перца, половину мускатного ореха. Все проварить в большой кастрюле, влить две бутылки красного вина, довести до кипения, но не кипятить. Положить четверть чайной ложки молотой корицы, если надо, добавить по вкусу сахар. Пуншевая основа готова, ее можно разливать по чашкам. Но можно и продолжить. Выключив огонь, влить полстакана коньяка и полстакана рома, перелить все в супницу. Укрепив на ней или держа на весу решетку с горстью рафинада, полить рафинад ромом и поджечь. Выключить в комнате свет и завороженно смотреть, как капает горящий сахар и готовится жженка. Я не путаю пост с разговением, просто праздник есть праздник, организм умнее нас, он сам, потому что вкусно, то есть вредно, то есть вкусно, свяжет ужин Сочельника с Рождественским обедом. А мы лишь поможем ему в этом, протянув красную нить из красного вина.

Мы чуть притормозим на путях современной цивилизации: не исключено, что еще выявится несокрушимая благотворность холестерина.

Животу стоит доверять больше, чем голове – чужой ли, своей ли. Свидетельством тому – избирательность памяти. Кажется, что жизнь состоит из будней, но оказывается – из праздников.

Программа: “Поверх барьеров”

Ведущий: Игорь Померанцев

28 октября 2005 год

Игорь Померанцев. Со мной в студии коллеги Петр Вайль и Андрей Шарый.

Петр, ваша малая родина – Рига. В советские времена она считалась западным форпостом страны. Что вы пили в молодости, какой осадок у вас остался от 60-х – начала 70-х?

Петр Вайль. В алкогольном смысле Рига была совершенно всесоюзным городом и ничем не отличалась, разве только что, может быть, качеством пива. У меня были приятели, которые, только чтобы промочить горло, выпивали пять-шесть кружек пива, а потом уже принимались за это дело всерьез.

Хотя я этого никогда не любил, пивной ритуал был у нас в ходу. Мы выезжали на взморье, сходили на станции, там выпивали первые две-три кружки и шли по известным нам точкам вдоль хвойного леса, вдоль моря. Это все было очень мило.

И. П. “Рижский бальзам” – само это словосочетание, по крайней мере для советского человека, звучало романтично. В Риге любили “Рижский бальзам”?

П. В. Вы знаете, его пили очень ограниченным способом, то есть либо маленькая рюмочка к чашке кофе, либо, что еще чаще, бальзамом исправляли отвратительную советскую водку. То есть приблизительно пятьдесят грамм бальзама на пол-литровую бутылку водки сильно улучшало ее качество. Были совсем экзотические алкаши, которые вливали бальзам в пиво, получался такой рижский ерш. Но дикость этого напитка непередаваема.

И. П. Какая алкогольная лексика впечаталась в вашу память?

П. В. Портвеши, бормотуха. Пили мы в парках и красивых местах Старой Риги, за что я благодарен своему алкогольному не скажу детству, а юности, что все это проходило в красивых местах или на взморье. Пили мы из горла дешевый портвейн, закусывая в лучшем случае плавленым сырком за одиннадцать копеек, не за двадцать две. За двадцать две, во-первых, в два раза дороже, во-вторых, он мажется, одиннадцатикопеечный – дешевый, и он ломается.

И. П. Алкоголь соединял или разъединял представителей разных национальностей, разных языков?

П. В. Я абсолютно убежден, что именно водка, а не винтовка была главным имперским орудием на всем протяжении российской колонизации окраин. И в первую очередь это сработало с северными народами и со Средней Азией. На Кавказе водка натолкнулась на местное вино и не проникла слишком далеко. А Прибалтика, в которой я жил, поддалась с большой охотой. Поэтому, конечно, латыши и русские за стаканом сходились охотнее, чем где бы то ни было.

И. П. Андрей, в начале 80-х вы учились в одном из самых престижных вузов Советского Союза – МГИМО, Институте международных отношений. Ваш алкогольный московский опыт был тоже международным?

Андрей Шарый. Он был чуть более, может быть, приличным, скажем так, чем у большинства молодых людей моего возраста. Поэтому, как уважаемый мой коллега Петр Вайль, портвейна мы не пили. Выпивка была связана неразрывно в моей молодости еще с двумя понятиями – девушки и музыка. Например, для девушек всегда покупали шампанское, хотя это было дорого, бутылка стоила четыре или пять рублей. Шампанское называлось “Сабонис” по имени знаменитого литовского баскетболиста. Центральным напитком на столах было, как правило, белое вино. В гости ходили, в компанию, с бутылкой белого вина. Главное – это “Алазанская долина”, молдавское вино или любое грузинское. Но почему-то покупали именно “Алазанскую долину”. Бутылка была более тяжелая, называлась эта бутылка “огнетушитель”.

Кафе, которые мы посещали, у каждого из них тоже были двойные названия. Из популярных в то время мест было кафе на улице Чернышевского, оно называлось “Что делать?” Ходили туда. Водку пили крайне мало, в основном белое вино и шампанское, если девушки.

В то же время стали проникать из-за кордона такие мудреные вещи, которые заменили в московском обиходе “Рижский бальзам” и подобные напитки, – это невероятного качества подделки ликеров серии “Амаро” или “Амаретто”. Называлось это, пусть простит меня за вульгаризм женская часть слушателей, “бабоукладчик” и использовалось повсеместно и очень часто в общежитиях. Плохим заменителем этого был югославский вишневый ликер “Рубин”. Невозможно приторный напиток, который тоже выпивался представительницами прекрасного пола.

Другим местом популярным было кафе, так называемая “Молочка” в олимпийской деревне – наследство от Московской олимпиады. Москва, по моим юношеским и молодежным воспоминаниям, сильный алкогольный рывок совершила после нее. Осталась какая-то инфраструктура, и с этим стало лучше. На самом деле кафе “Молочка” называлось “Молодежное”. Это было одно из основных мест сбора той части студенчества, к которой я принадлежал, хотя это все тоже было стратифицировано. МГИМО смешивался обычно с Университетом дружбы народов, который назывался “Лумумбарий” на этом двойном языке. Центральное здание располагалось неподалеку от Донского кладбища, напротив колумбария, поэтому университет имени Патриса Лумумбы и назывался “Лумумбарий”. Были еще девушки из Института иностранных языков Мориса Тореза.

Всему этому абсолютно резкий конец был положен весной 1985 года. Это, наверное, единственное постановление ЦК КПСС, которое читалось московскими студентами с большим вниманием – постановление о введении практически сухого закона. И вся эта система рухнула.

И. П. Андрей, студенты МГИМО ездили на практику за границу?

А. Ш. Вы знаете, ездили, но довольно мало, ограниченно. Не помню, чтобы в компаниях, в которые я входил, сколько-нибудь в серьезном ходу были заграничные напитки. Виски, если ты попадал в хороший дом, где какой-нибудь папа-дипломат, только по большим праздникам. Это была слишком дорогая валюта.