Инкубус - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Зуев cтр.№ 29

– Взаимно!

Док и Петр выручали друг друга много раз – зачем гонять наличные через границу между Украиной и Россией, если можно обойтись без лишних сложностей. Взаимозачет – и никакого волшебства, никаких лишних банков, посредников и жуликов.

Жека прыгал посреди кухни на одной ноге, вытирая и без того блестящую лысину.

– Блин, вода в ухо попала!

– А так что, выльется?

– Должна вроде.

– Ватную палочку возьми.

– Что у меня, косметический кабинет, что ли? Откуда?

– Я тебе денег оставляю, как договаривались. – Док извлек из кармана увесистую пачку. – Когда будет нужно еще, сообщишь, тебе привезут. И еще, Жень. Надо где-то за городом дом снять.

– Спасибо. А дом снимать ни к чему.

– Как так?

– У меня есть.

– Не знал. Ты не говорил.

– Ну, не нужно было, вот и не говорил. На Белосарайской косе. Старый щитовой дом. Родительский. На сваях, в песок забитых. Веранда и одна комната. Летний дом, без отопления. Удобства на улице. Но, в принципе, круглый год жить можно, если буржуйку поставить.

– Поставим, не вопрос. Сколько тебе времени нужно?

– Если бы знать. Зависит от того, как ты пришлешь магниты. Их никто, кроме китайцев, не делает.

– Жень, я постараюсь быстро. Так быстро, как смогу.

– Ладно. Давай позавтракаем, а потом всё, что нужно, туда и перевезем.

Жека, залпом всосав пол-литра пива, принялся за сооружение завтрака, напевая под нос на мотив битловской «Yellow Submarine»:

Док смотрел на его ходящую ходуном спину. Что, вот это недоразумение и есть тот самый инструмент Провидения в достижении нашей сверхцели?! Да уж, чудны дела и неисповедимы пути Твои…

Милая сердцу моему, цвет жизни моей, прекрасная, как полуденное солнце, Амайя, пусть будут благословенны минуты, часы и дни твои, без края и конца! Ранним утром открыла глаза я, оттого что поднялся ветер. Тонкий аромат сада и весенних надежд наполнил мою комнату, шепча мне о тебе, о раннем утре нашей жизни, когда ты и я прощались с бумажными корабликами, на заре отдавая их зеркальным водам прекрасной Абасири возле нашего дома, любимая на веки вечные сестра моя.

Должна я низко склонить голову перед тобой, просить прощения, да не знаю, возможно ли, и не догадываюсь, может, письмо мое разгневает, где бы ни застало тебя, и, может, сожжешь ты его в сердцах, разорвав на мелкие клочки, или выбросишь в воду, и от этого дрожит рука моя, и брызги туши грязнят белую и чистую, как наши утренние года, бумагу. Но, надеюсь, поймешь ты меня и прочтешь его, прежде чем распорядиться недостойным листком по твоему усмотрению, а решение твое приму я с почтением и благодарностью. Много вёсен не писала тебе я, но не потому, что забыла тебя. Как могла я забыть тебя, любимая навеки сестра моя? Но все равно, нет мне прощения, и есть только слабая надежда, что позволишь ты мне рассказать историю мою с самого начала и до самого конца, и не станешь гневаться, а иначе поделом мне, и достойна я гнева твоего.

Две дюжины лет покинули нас с дня, как сказала я «прощай» и словно птенец из гнезда поднялась в теплый воздух на рассвете, улетела далеко-далёко от дома и от тебя, любимая на веки вечные сестра моя. Волею судьбы очутилась я в огромном чужом незнакомом городе, где первые дни мои были омрачены тревогой и сожалением о необдуманном поступке моем. В глубоком подвале, уставленном от пола до потолка складскими полками, освещаемом мертвенным светом, в тяжком труде безропотно провела я долгие дни, пока не заслужила отпущения и не была отдана в огромный зал, в ячейку с кассой и сканером, а каждая смена моя пыткой становилась для меня, ибо все упаковки пищали тревожным звуком, проплывая мимо сканера, и звук тот снился мне, когда забывалась я коротким сном беспокойными ночами моими. Несколько лет минуло, прежде чем решено было, что не быть мне более мучимой этим звуком, и новый день подарил мне кресло и стол на втором этаже, над залом, возле окна, а из окна видны были солнце, улица и облака. Их длинной чередой дней не замечала я, начиная и заканчивая работу мою в часы, когда темно небо и не может быть на нем солнца.

Тогда не знала я о начале коротких счастливых дней моих. И вот утром ранним на улице была я невнимательна и не уступила дорогу юноше, кто шел с раскрытой книгой в руке навстречу мне и потому не заметил меня, а я не уступила ему, и столкнулась с ним и упала в лужу на мостовую. Я приносила извинения, что не уступила дорогу ему, но юноша не слушал меня, а поднял с мостовой и просил прощения у меня, что невнимателен был и шел по мостовой с книгой открытой и, сам не хотя того, толкнул меня. Лицо его солнцу, выглянувшему из туч в мрачный день, было подобно, а имя его Кииоши, а голос его нежнее всех, что могла слышать я, и сравнить могу его лишь с твоим, любимая на веки вечные сестра моя. И каждый вечер, возвращаясь с занятий в университете, стал встречать меня Кииоши, а я не понимала, со мной ли это или не со мной, а весь длинный день проводила за моим столом у окна второго этажа в ожидании, когда смогу увидеть его и услышать дивный голос, звучащий солнечно и нежно, как звучит лишь голос твой, любимая на веки вечные сестра моя. И была вечеров наших череда сладкая и тягучая, и луна припудривала летним дождем сочащиеся небеса, и были мы с ним как одно ночами короткими, а когда розовый рассвет стучался в окно мое, неотрывно вглядывалась в лицо его я, не зная, то ли Кииоши, то ли утреннее солнце восходит в комнате моей. А однажды поняла я, что утро встречаем втроем, и Кииоши пел, а мы, я и тот, у кого еще нет имени, слушали его и восторгались им.

Но коротки были дни и ночи наши, и не смог он больше приходить ко мне, и стал жить в госпитале. Тогда стала я каждый день приходить в госпиталь к нему, но через короткое время ушел Кииоши. Утром встало черное солнце над головой моей и опалило меня, и лишилась я чувств, а когда чувства вернулись ко мне, осознала я, чрево мое лишилось плода моего, того, у кого еще не было имени. Вот стали дни мои как ночь, а слезы иссохли, и лишь дыхание мое напоминало мне, что я здесь. Невыносимо было мне, и решила я уйти к ним, к Кииоши и к тому, кто не получил имени, открыла пилюли и приняла, но стоял на пороге Кииоши, не пустил за порог, а только отстранил рукой и вымолвил: живи.

Надолго двумя ручьями вновь стали глаза мои и снова потом иссохли под черным солнцем, и вновь хотела навсегда я прекратить дыхание мое, но не отозвался Кииоши, и поняла я, потеряю его навсегда, если сотворю над собой. Стали мне приходить сны, там светило белое солнце, и, просыпаясь под черным солнцем, не понимала я, как может солнце не быть черным, хотя бы и во сне. Часто приходили сны ко мне, но не было уже там Кииоши, а был другой. Пыталась рассмотреть я его лицо, но не могла, лишь знала, что добр и светел он, как солнце на рассвете.