Детство. В людях - читать онлайн книгу. Автор: Максим Горький cтр.№ 43

Она выпила глоток водки, понюхала табаку и сказала, задумчиво поглядывая в окно на сизое небо:

- Да, были мы с отцом твоим крови не родной, а души - одной...

Иногда, во время её рассказа, входил дед, поднимал кверху лицо хорька, нюхал острым носом воздух, подозрительно оглядывал бабушку, слушал её речь и бормотал:

- Ври, ври...

Неожиданно спрашивал:

- Лексей, она тут пила вино?

- Нет.

- Врёшь, по глазам вижу.

И нерешительно уходил. Бабушка, подмигнув вслед ему, говорила какую-нибудь прибаутку:

- Проходи, Авдей, не пугай лошадей...

Однажды он, стоя среди комнаты, глядя в пол, тихонько спросил:

- Мать?

- Ай?

- Ты видишь, что ли, дела-то?

- Вижу.

- Что ж ты думаешь?

- Судьба, отец! Помнишь, ты всё говорил про дворянина?

- Н-да.

- Вот он и есть.

- Голь.

- Ну, это её дело!

Дед ушёл. Почуяв что-то недоброе, я спросил бабушку:

- Про что вы говорили?

- Всё бы тебе знать,- ворчливо отозвалась она, растирая мои ноги. Смолоду все узнаешь - под старость и спросить не о чём будет... - И засмеялась, покачивая головою.

- Ах, дедушко, дедушко, малая ты пылинка в божьем глазу! Ленька, ты только молчи про это! - разорился ведь дедушко-то дотла! Дал барину одному большущие деньги-тысячи, а барин-то обанкрутился...

Улыбаясь, она задумалась, долго сидела молча, а большое лицо её морщилось, становясь печальным, темнея.

- Ты о чём думаешь?

- А вот, думаю, что тебе рассказать? - встрепенулась она. - Ну, про Евстигнея - ладно? Вот значит:

Жил-был дьяк Евстигней,

Думал он - нет его умней,

Ни в попах, ни в боярах,

Ни во псах, самых старых!

Ходит он кичливо, как пырин,

А считает себя птицей Сирин,

Учит соседей, соседок,

Всё ему не так да не эдак.

Взглянет на церковь- низка!

Покосится на улицу - узка!

Яблоко ему - не румяно!

Солнышко взошло - рано!

На что ни укажут Евстигнею,

А он:

бабушка надувает щёки, выкатывает глаза, доброе лицо её делается глупым и смешным, она говорит ленивым, тяжёлым голосом:

- Я-ста сам эдак-то умею,

Я-ста сделал бы и лучше вещь эту,

Да всё время у меня нету.

Помолчав, улыбаясь, она тихонько продолжает

И пришли ко дьяку в ночу беси:

- Тебе, дьяк, не угодно здеся?

Так пойдем-ко ты с нами во ад,

Хорошо там уголья горят!

Не поспел умный дьяк надеть шапки,

Подхватили его беси в свои лапки,

Тащат, щекотят, воют,

На плечи сели ему двое,

Сунули его в адское пламя.

- Ладно ли, Евстигнеюшка, с нами?

Жарится дьяк, озирается,

Руками в бока подпирается,

Губы у него спесиво надуты,

- А - угарно,- говорит,- у вас в аду-то!

Закончив басню ленивым, жирным голосом, она, переменив лицо, смеётся тихонько, поясняя мне:

- Не сдался, Евстигней-то, крепко на своем стоит, упрям, вроде бы дедушко наш! Ну-ко, спи, пора...

Мать всходила на чердак ко мне редко, не оставалась долго со мною, говорила торопливо. Она становилась всё красивее, всё лучше одевалась, но и в ней, как в бабушке, я чувствовал что-то новое, спрятанное от меня, чувствовал и догадывался.

Всё меньше занимали меня сказки бабушки, и даже то, что рассказывала она про отца, не успокаивало смутной, но разраставшейся с каждым днём тревоги.

- Отчего беспокоится отцова душа? - спрашивал я бабушку.

- А как это знать? - говорила она, прикрывая глаза. - Это дело божие, небесное, нам неведомое...

Ночами, бессонно глядя сквозь синие окна, как медленно плывут по небу звёзды, я выдумывал какие-то печальные истории, главное место в них занимал отец, он всегда шёл куда-то, один, с палкой в руке, и - мохнатая собака сзади его...

Однажды я заснул под вечер, а проснувшись, почувствовал, что и ноги проснулись, спустил их с кровати - они снова отнялись, но уже появилась уверенность, что ноги целы и я буду ходить. Это было так ярко хорошо, что я закричал от радости, придавил всем телом ноги к полу - свалился, но тотчас же пополз к двери, по лестнице, живо представляя, как все внизу удивятся, увидав меня.

Не помню, как я очутился в комнате матери у бабушки на коленях, пред нею стояли какие-то чужие люди, сухая, зелёная старуха строго говорила, заглушая все голоса:

- Напоить его малиной, закутать с головой...

Она была вся зелёная, и платье, и шляпа, и лицо с бородавкой под глазом, даже кустик волос на бородавке был, как трава. Опустив нижнюю губу, верхнюю она подняла и смотрела на меня зелёными зубами, прикрыв глаза рукою в чёрной кружевной перчатке без пальцев.

- Это кто? - спросил я, оробев. Дед ответил неприятным голосом:

- Это ещё тебе бабушка...

Мать, усмехаясь, подвинула ко мне Евгения Максимова.

- Вот и отец...

Она стала что-то говорить быстро, непонятно; Максимов, прищурясь, наклонился ко мне и сказал:

- Я тебе подарю краски.

В комнате было очень светло, в переднем углу, на столе, горели серебряные канделябры по пяти свеч, между ними стояла любимая икона деда "Не рыдай мене, мати", сверкал и таял в огнях жемчуг ризы, лучисто горели малиновые альмандины на золоте венцов. В тёмных стёклах окон с улицы молча прижались блинами мутные круглые рожи, прилипли расплющенные носы, всё вокруг куда-то плыло, а зелёная старуха щупала холодными пальцами за ухом у меня, говоря:

- Непременно, непременно...

- Сомлел,- сказала бабушка и понесла меня к двери.

Но я не сомлел, а просто закрыл глаза и, когда она тащила меня вверх по лестнице, спросил её:

- Что же ты не говорила мне про это?...

- А ты - ладно, молчи!

- Обманщики вы...

Положив меня на кроватъ, она ткнулась головою в подушку и задрожала вся, заплакала, плечи у неё ходуном ходили, захлёбываясь, она бормотала: