Детство. В людях - читать онлайн книгу. Автор: Максим Горький cтр.№ 123

Рассказывая о своих победах, Ефимушка не хвастался, не насмешничал над побежденной, как всегда делали другие, он только радостно и благодарно умилялся, а серые глаза его удивленно расширялись.

Осип, покачивая головою, восклицал:

- Ах ты, неистребимый мужчина! Который тебе годок пошел?

- А годов мне - четыре на сорок. Да это - ничего! Я сегодня лет на пяток помолодел, как в реке искупался, в живой воде, оздоровел весь, на сердце - покойно! Нет - ведь какие женщины бывают, а?

Каменщик сурово говорил ему:

- Как шагнешь за пятый десяток, гляди,- горько-солоны будут тебе похабные привычки твои!

- Бесстыдник ты, Ефимушка,- вздыхал Григорий Шишлин.

А мне казалось, что красавец завидует удаче горбатого.

Осип смотрел на всех из-под ровненько закрученных серебряных бровей и балагурил:

- У всякой Машки - свои замашки, эта любит чашки да ложки, а другая пряжки да сережки, а - все Машки будут бабушки...

Шишлин был женат, но жена у него оставалась в деревне, он тоже засматривался на поломоек. Все они были легко доступны, каждая "прирабатывала"; к этому роду заработка в головной слободе относились так же просто, как ко всякой иной работе. Но красавец мужик не трогал женщин, он только смотрел на них издали особенным взглядом, точно жалея кого-то, себя или их.А когда они сами начинали заигрывать с ним, соблазняя его, он, сконфуженно посмеиваясь, уходил прочь.

- Ну вас...

- Что ты, чудачок? - удивлялся Ефимушка.- Разве можно случай терять?

- Я - женатый,- напоминал Григорий.

- Да разве жена узнает?

- Жена всегда узнает, ежели нечестно жил, ее, брат, не обманешь!

- Да как узнает?

- Это мне неизвестно - как, а - должна узнать, ежели сама она честно живет. А ежели я честно живу, а она согрешит - я про нее узнаю...

- Да как? - кричит Ефимушка, но Григорий спокойно повторяет:

- Это мне неизвестно.

Кровельщик возмущенно разводит руками.

- Вот - пожалуйте! Честно, неизвестно... Эх ты, голова!

Рабочие Шишлина, семь человек, относились к нему просто, не чувствуя в нем хозяина, а за глаза называли его теленком. Являясь на работу и видя, что они ленятся, он брал соколок, лопату и артистически принимался за дело сам, ласково покрикивая:

- Наддай, ребятки, наддай!

Однажды, исполняя сердитое поручение хозяина моего, я сказал Григорию:

- Плохие у тебя работники... Он как будто удивился:

- Да ну?

- Эту работу надо бы еще вчера до полудня кончить, а они и сегодня не успеют...

- Это верно - не успеют,- согласился он и, помолчав, осторожно сказал:

- Я, конешно, вижу, да совестно подгонять их - ведь всё свои, из одной деревни со мной. Опять же и то возьми: наказано богом - в поте лица ешь хлеб, так что - для всех наказано, для тебя, для меня. А мы с тобой мене их трудимся, ну - неловко будто подгонять-то их...

Он жил задумчиво; идет по пустым улицам Ярмарки и вдруг, остановясь на одном из мостов Обводного канала, долго стоит у перил, глядя в воду, в небо, в даль за Оку. Настигнешь его, спросишь:

- Ты что?

- А? - просыпаясь, смущенно улыбается он.- Это я так... пристал, поглядел немножко...

- Хорошо, брат, устроено всё у бога,- нередко говорил он.- Небушко, земля, реки текут, пароходы бежат! Сел на пароход, и - куда хошь: в Рязань али в Рыбинской, в Пермь, до Астрахани! В Рязани я был, ничего городок, а скушнее Нижнего-то; Нижний у нас - молодец, веселый! И Астрахань - скушнее. В Астрахани, главное, калмыка много, а я этого не люблю. Не люблю никакой мордвы, калмыков этих, персиян, немцев и всяких народцев...

Он говорит медленно, слова его осторожно нащупывают согласно мыслящего и всегда находят его в каменщике Петре.

- Не народцы они, а - мимородцы,- уверенно и сердито говорит Петр,мимо Христа родились, мимо Христа идут...

Григорий оживляется, сияет.

- Так ли, нет ли, а я, братцы, люблю чистый народ, русский, чтобы глаз был прямой! Жидов я тоже не люблю и даже не понимаю - зачем богу народцы? Премудро устроено...

Каменщик добавляет сумрачно:

- Премудро, а быдто лишнего многонько!..

Прислушавшись к их речам, вступает Осип, насмешливо и едко:

- Лишнее - есть, вот речи эти ваши - вовсе лишние! Эх вы, сехта, пороть бы вас всех-то.

Осип держится сам по себе, но нельзя понять - с чем он согласен, против чего будет спорить. Иногда кажется, что он равнодушно согласен со всеми людьми, со всеми их мыслями; но чаще видишь, что все надоели ему, он смотрит на людей как на малоумных и говорит Петру, Григорию, Ефимушке:

- Эх вы, щенки свинячьи...

Они усмехаются, не очень весело и охотно, а все-таки усмехаются.

Хозяин выдавал мне на хлеб пятачок в день; этого не хватало, я немножко голодал; видя это, рабочие приглашали меня завтракать и поужинать с ними, а иногда и подрядчики звали меня в трактир чай пить. Я охотно соглашался, мне нравилось сидеть среди них, слушая медленные речи, странные рассказы; им доставляла удовольствие моя начитанность в церковных книгах.

- Наклевался ты книжек досыта, набил зоб туго,- говорил Осип, внимательно глядя на меня васильковыми глазами; трудно уловить их выражение - зрачки у него всегда точно плавятся, тают.

- Ты береги это, прикапливай, годится; вырастешь - иди в монахи народ словесно утешать, а то - в миллионеры...

- Миссионеры,- поправляет каменщик почему-то обиженным голосом.

- Ась? - спрашивает Осип.

- Миссионеры говорится, ведь знаешь! И не глух ты...

- Ну, ладно, в миссионеры, с еретиками спорить. А то в самые еретики запишись,- тоже должность хлебная! При уме и ересью прожить можно...

Григорий сконфуженно смеется, а Петр говорит в бороду:

- Вот колдуны тоже не плохо живут, безбожники разные...

Но Осип тотчас возражает:

- Колдун грамотен не живет, грамота колдуну не ко двору...

И рассказывает мне:

- Вот, погляди, послушай: жил в нашей волости бобылек один, Тушкой звали, захудящий мужичонко, пустой; жил - пером, туда-сюда, куда ветер дует, а - ни работник, ни бездельник! Вот пошел он единожды, от нечего делать, на богомолье и плутал года с два срока, а после вдруг объявился в новом виде: волосья - до плеч, на голове - скуфеечка, на корпусе рыженькая ряска чёртовой кожи; глядит на всех окунем и предлагает упрямо: покайтесь, треклятые! Чего ж не покаяться, а особливо - бабам? И пошло дело на лад: Тушка сыт, Тушка пьян, Тушка бабами через меру доволен...