Игра в жизнь - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Юрский cтр.№ 83

Славно побывать в настоящем английском доме, особенно нам, уроженцам коммунальных квартир. Многому можно научиться. Если у меня когда-нибудь образуется такое жилье – в два с половиной этажа с обжитым подвалом, где, кроме всяких подсобок, бильярд, гимнастический зал и проч., непременно устрою все так, как видел у мистера Грегори. Только так! Разумно, удобно и красиво. И слуга-официант у него оказался очень правильный – так все у него получалось ловко и доброжелательно. Оказалось, профессиональный актер, в настоящее время безработный. Вот, занимается смежной профессией и надеется на осенний ангажемент. Мы вежливо удивлялись легким гримасам капитализма. Наше гордое ремесло в те годы еще не предполагало подобных странных совмещений.

Итак, мы питались, выпивали виски-джины и по всем линиям старались не ударить лицом в грязь. Мадам хозяйка была обворожительна. Мистер Грегори был весел и демократичен.

В какой-то момент он подхватил меня под руку и повел по широкой полукруглой лестнице наверх. В руках у нас были бокалы с джином. Не имея определенного языка для общения, мы обменивались междометиями. Мы вошли в верхний кабинет мистера Грегори. На стенах висели красивые картины. Ночной лондонский пейзаж в окне тоже напоминал красивую картину. Мы расположились в очень удобных креслах. Я выразился в том смысле, что все это «вери бьютифул», и отхлебнул из своего бокала. Над письменным столом висели фотографии с дарственными надписями. Я узнал Лоуренса Оливье, Дороти Тьютин, Пола Скофилда… (бог мой!) Алека Гиннеса. И вдруг…

(Я почувствовал, как кровь жарко пульсирует в висках.) И вдруг… в центре иконостаса я увидел… себя. Я утер пот, обильно выступивший на лбу и на шее, и уставился на мистера Грегори. А мистер Грегори легко поднялся с кресла и заговорил на присущем ему английском языке. Он сказал (насколько я мог догадаться) добрые слова о каждом из своих великих друзей. При этом он указывал то на одну, то на другую фотографию. Потом он показал на мою фотографию (хочу подчеркнуть – она была в рамке!) и сказал самые лестные слова о ролях, которые я играл, – Илико в грузинской пьесе и Фердыщенко в «Идиоте». Слова «Илико» и «Фердыщенко» я разобрал в его речи, остальное предположил. Ну, в самом деле, не стал бы он говорить, что, дескать, слабовато изволите играть, и при этом любоваться моей фотографией.

Мистер Грегори снял со стены мой портрет, вынул фотографию из рамки, протянул мне вместе с фломастером и дал понять, что просит что-нибудь написать на память. Я сделал это. Я был потрясен! Потрясен и отчасти озадачен. Чего скромничать, я думаю, что хорошо играл Илико. Я обожал эту роль. Пожалуй, я прилично ввелся и в эпизодическую роль Фердыщенко. Но чтобы выделить меня ИЗ ВСЕХ?! А Смоктуновский?! А Доронина?! А Копелян?! А Стржельчик?! А Татосов?! А вообще все остальные, кто в данный момент гуляет там, на первом этаже?! Но факт есть факт – в личном иконостасе мистера Грегори ИЗ НАШИХ только мой портрет нашел свое место.

Мы пожали друг другу руки, чокнулись, допили наш джин и спустились к гостям. Я чувствовал, что взошел на какую-то вершину и что за спиной у меня надежные крылья. «Оказывается, и в Европе можно найти понимание», – мелькнуло в голове. Подошел официант и спросил, чего я хочу. Я сказал – чистый виски. Двойной.

Лондон вспоминался как блаженный сон. Жизнь побежала дальше. Я никому и никогда (никогда!) не рассказывал о том, в какой компании висит мой портрет в одном замечательном лондонском доме. И прошли годы.

Однажды приехали знакомые из советского посольства в Великобритании. Встречались небольшой группой. Выпивали, вспоминали. Стржельчик расспрашивал, как там мистер Грегори, здоров ли, стал ли он сэром. Приехавшие рассказывали. И Владик рассказывал, что очень хорошо и очень лично сблизился с нашим бывшим продюсером. Оказывается, мистер Грегори абсолютно высшим баллом оценил исполнение Стржельчиком роли Гани Иволгина в «Идиоте». Он даже захотел иметь фотографию Владика в своей коллекции. Я насторожил уши. Но в разговор не вступил. А потом еще выпили и перешли к другим темам.

Читаю как-то в журнале большое интервью со Смоктуновским. Въедливый интервьюер достает воспоминания с самых дальних полок памяти артиста. «А как Европа к вам отнеслась? А как вы ощутили, что вас понимают? А когда в первый раз вы почувствовали, что…» И вот Иннокентий Михайлович среди разных живых зарисовок и эпизодов рассказывает: играли «Идиота» в Лондоне. Публика ломилась на русский театр, и успех был большой. Но вот что интересно, помимо прессы и прочего есть еще приватные, личные реакции людей. Продюсер давал прием театру у себя дома. И вот по ходу приема поднялись они вдвоем в личный кабинет хозяина. И там над столом среди фотографий самых прославленных английских актеров видит он свой портрет в рамке (это важно отметить – в рамке!), и продюсер просит подписать фотографию на память. Это ведь человек не для публики делает, а только для себя, что особенно ценно.

Совсем недавно вспоминали мы былые дни с Володей Татосовым… Володя рассказал, что тогда в Лондоне…

Мистер (ныне сэр) Грегори был тогда великолепен. Совершенно искренне – он более чем достоин рыцарского звания.

Он должен был приехать 31 мая. Каждый раз меня поражала и слегка смешила эта фантастическая распланированность жизни у японцев. Он позвонил мне сразу после Нового года и сказал, что прилетит утром 31 мая – надо будет обсудить осенний концерт.

Помню, что при первом знакомстве я тоже был огорошен странным для меня отношением к будущему, которое проявил худощавый, очень хорошо, но очень медленно говоривший по-русски японец. Долго беззвучно пожевав губами и не глядя мне в глаза, он произнес: «Согласны ли вы (пауза) поставить с артисткой Комаки Курихара и (пауза) другими японскими артистами (пауза) пьесу Алёшина (пауза) „Тема с вариациями“ в Токио? (пауза) Премьера состоится в театре „Хаюдза“ десятого февраля (пауза) тысяча девятьсот (пауза) восемьдесят шестого года».

Разговор происходил в Москве осенью 83-го года. Я тогда был невыездным, о чем и сообщил господину Миядзаве. Он ответил, что знает об этом и отчасти именно поэтому делает мне предложение.

Я согласился. Я абсолютно не верил в реальность затеи, но устное согласие меня ни к чему не обязывало. Кроме того – через три года! Да что там будет еще через три года!

А через три года 10 февраля в Токио в театре «Хаюдза» состоялась премьера спектакля «Тема с вариациями» с участием Комаки Курихара и других японских актеров. Мы отмечали праздник в маленьком ресторанчике в районе Роппонги вместе с драматургом Алёшиным и переводчиком пьесы Шуничи Миядзавой.

Все-таки мы очень разные. Имя произнести – и то проблема. Шуничи – или, скорее, Суничи – нет, – Сунити… или даже – Шунитши. Я никогда не звал его по имени. Звал, как звали его все в Москве и в Японии, – Миядзава-сан.

Миядзава-сан любил Россию. Русский язык был не только его профессией, но его страстью. Вот слово, которое, кажется, никак не соответствует этой странной натуре. Неподвижность, застывшесть его худого тела – основная позиция. Лицо без мимики, внезапно резко меняющееся, – как будто другую маску надели – искривленное и смягченное улыбкой, беззвучным смехом. Повторяю – у этого человека была страсть. И предметом этой страсти была Россия. Когда-то он работал в Москве в издательстве «Прогресс». Потом в Токио в компании с друзьями создал издательство «Гундзося». Издавал и редактировал журнал «Советская литература». Много переводил сам. Инициировал постановку в Японии пьес Александра Гельмана. Летал в Иркутск – два иркутянина стали его долгим увлечением – Александр Вампилов и Валентин Распутин. Переводил, издавал. Влюбился в искусство Анатолия Эфроса и проникся сочувствием к сложностям его жизни. Преодолел все официальные препоны и организовал его постановку с Комаки в главной роли в Токио. Вот некоторые анкетные факты, все то, что я знаю. Но эти знания не создают живую картинку перед моим внутренним зрением. Вижу я совсем другое.