– Мы только что провели допрос. Стефан Ульссон настаивает на своей версии событий. Сказал, что перепутал дни. В субботу он был у своего друга Улле в Хёгшэ. А что он делал вечером пятницы – в день убийства, – он не помнит. Но думает, что мог кататься на машине.
Манфред изображает пальцами в воздухе знак кавычек.
– В тот вечер была буря, – говорит Сванте, скрещивая руки на груди. – Кому в такую погоду придет в голову кататься на машине?
– На этот вопрос у него не было ответа, – комментирует Манфред. – Стефан Ульссон также сказал, что вполне мог припарковаться на обочине рядом с могильником. Но в лес, по его словам, он не ходил.
– А что с ложью о том, что он не работал в приюте для беженцев в начале девяностых? – спрашивает Сванте.
– Утверждает, что забыл об этом. А что касается ружья…
– Тоже забыл? – усмехается Сванте.
Манфред кивает, но ему явно не смешно.
– Это не шутка, – говорит Сванте. – Он правда сказал, что не помнит? Серьезно?
– Да, так и сказал.
У Сванте на лице написано недоумение. Словно он не может решить, придурок ли Стефан Ульссон или изощренный и беспринципный лжец.
Манфред трогает себя за колено, потом притягивает стул и садится перед доской. Продолжает рассказ:
– Я позвоню прокурору. Мы хотим завтра утром провести обыск. Сегодня суббота – это значит, что он должен направить в суд запрос на арест самое позднее во вторник. До этого момента мы должны связать воедино все ниточки. Понятно?
Все кивают, никак не комментируя. Тишину нарушает только стук ногтей Сюзетты по столу. Глядя на крышку стола, я вдруг что-то вспоминаю.
– Доски, – говорю я.
Манфред недоуменно смотрит на меня.
– Доски?
– Ханне говорила, что помнит доски. А у Стефана Ульссона куча досок в огороде под брезентом.
Манфред кивает.
– Хорошо, что ты вспомнила. Проверим во время обыска. Может, нам удастся найти следы присутствия Ханне в доме Ульссонов.
Сюзетта кончиком языка облизывает темно-красные губы и говорит:
– А что будет с его детьми?
– Я говорила с социальной службой. Они пошлют туда кого-то из своих специалистов по семейным вопросам.
Манфред кивает.
– А ружье?
– По пути в криминальную лабораторию, – отвечаю я. – Но у нас нет ни патронов, ни гильз для сравнения, так что не факт, что это что-то даст.
Все молчат.
– Вы правда думаете, что это он?
Вопрос задал Малик. Тон голоса нейтральный, но я слышу в нем сомнение. Это раздражает, как камушек, попавший в туфлю.
– Я ничего не думаю, – говорит Манфред. – Посмотрим, что покажет экспертиза. – И продолжает: – С психикой у него явно не все в порядке. Вполне возможно, что он путается в днях и показаниях. Даже я тут, в Урмберге, потерял счет дням. Также вполне возможно, что, хотя его машина стояла на обочине в тот вечер, сам он к убийству не имеет никакого отношения. Честно говоря, в Урмберге больше нечем заняться, кроме как смотреть телевизор или гонять на машине. Но меня настораживает ложь по поводу приюта для беженцев. Трудно поверить, будто он забыл, что работал там много раз. И еще остается неизвестным, откуда взялось ружье. Он явно что-то скрывает. Вопрос только что.
– Или просто не хочет рассказывать.
– Не хочет?
Манфред приподнимает кустистые брови и морщит лоб гармошкой.
Я пытаюсь четко выразить свою мысль:
– В Урмберге полиции не доверяют. Как и всем другим представителям власти.
– Тогда он только сам усугубляет свое положение, – говорит Манфред.
Я смотрю на коллегу из Стокгольма – на его дорогой костюм, швейцарские часы и аккуратно подстриженную бородку.
Как объяснить ему то, что я хочу сказать? Да и способен ли он понять? Стоит ли вообще пытаться?
– Знаю, – говорю я. – Я только пыталась объяснить ход мысли деревенских жителей. Они нам не доверяют.
На мгновение я решила, что он опять на меня наорет, как тогда, когда я пыталась объяснить, почему в Урмберге не любят беженцев.
Но он ничего не говорит, только кивает.
– Может, отложим Стефана Ульссона на потом? – предлагает Сванте. – Нам еще надо успеть рассказать Сюзетте и Малику все детали этого дела.
Манфред кивает новым коллегам из Эребру. Поднимается, стряхивает невидимые пылинки с рукава пиджака, подходит к доске, берет фломастер и рисует временную ось.
– Азра и ее пятилетняя дочь Нермина приехали из Боснии летом 1993 года. Пятого декабря того же года они сбежали из приюта для беженцев в Урмберге. Все решили, что они добровольно покинули приют, и не стали заявлять в полицию. Сестра Азры Эсма сообщила, будто думала, что сестра с дочерью вернулись в Боснию, но, поскольку они так с ней и не связались, решила, что обе погибли.
Манфред протягивает руку к бутылке на столе, делает глоток и продолжает:
– Нермину Малкоц, судя по всему, убили в начале 1994 года. Время смерти мы смогли установить благодаря информации об операции в ноябре 1993, после которой кости запястья ещё не успели полностью срастись. Причина смерти – внешнее насилие. Тело было спрятано под камнями в захоронении и обнаружено подростками в 2009 году.
Манфред кивает мне. Взгляды всех присутствующих обращаются ко мне, и я чувствую, как горят щеки. Каждый раз, когда всплывает эта история, мне становится не по себе.
Манфред поворачивается к доске, смотрит на временную ось и ставит крестик посередине.
– Мы прибыли в Урмберг двадцать второго ноября, чтобы расследовать дело об убийстве неизвестной девочки, найденной в захоронении. Двадцать седьмого ноября нам удалось предварительно установить личность убитой. Оказалось, что это Нермина Малкоц. Четырьмя днями позже, первого декабря, в пятницу, пропали Петер и Ханне. Ханне нашли в лесу вечером в субботу, второго декабря, в состоянии переохлаждения и с потерей памяти. О Петере вестей нет. Азру Малкоц застрелили предположительно в пятницу, первого декабря. Никто ничего не видел, никто ничего не слышал. Тело нашли пятого декабря, во вторник. Судмедэксперт подтвердил, что стреляли в грудь из огнестрельного оружия с расстояния двадцать метров. Женщина была босая. Вчера из лаборатории нам сообщили, что с большой долей вероятности убитая – Азра Малкоц, мать Нермины. Возле места преступления была найдена обувь Ханне. На кроссовке были следы крови жертвы, что позволяет предположить, что Ханне была на месте преступления. У Ханне оказалось украшение, принадлежавшее Азре Малкоц.
– Это точно известно, что кровь на кроссовке принадлежит Азре? – спрашиваю я, поскольку помню, что раньше известна была только группа крови.