Думаю, это и есть любовь.
– А что ты думаешь о номере на ладони? – спрашивает Андреас.
Я пожимаю плечами и задумываюсь о цифрах на израненной коже Ханне.
– Может, телефонный номер. Или код. То, что она хотела запомнить, но не могла записать в дневник.
– Координаты? – предполагает Андреас.
– Вряд ли. Но я проверила. Если и координаты, то не в нашем районе.
Андреас листает блокнот.
– Сванте получил данные от мобильного оператора. Ни Петер, ни Ханне не были в пятницу вечером в Катринехольме, хотя собирались. Или, во всяком случае, их мобильные были в Урмберге. Телефон Ханне имел контакт с антенной возле проселочной дороги в районе семи вечера в пятницу. После этого никакой информации. Телефон Петера – с той же антенной в районе восьми. Не знаю, что это означает, но не думаю, что они покидали Урмберг. Я прошелся по списку их телефонных разговоров и смс, тебе тоже советую глянуть. Кредиткой Петера последний раз пользовались в пятницу.
– Что они делали в лесу? – озвучиваю я свои мысли.
– Да, черт возьми, что они делали в лесу? Я говорил с криминалистами. Они нашли отпечатки ног рядом с местом, где обнаружили Ханне. Кто-то ходил по глине в туфлях на высоких каблуках. И потерял пайетку.
– Значит, она была права, женщина-водитель, обнаружившая Ханне, когда говорила, что видела девушку в золотистом платье.
– Судя по всему, да. Но толку от этой информации мало. Одни вопросы, никаких ответов. Куда ехали Петер и Ханне? Где Петер? Кто была эта девушка и что она делала в лесу? Где, черт побери, машина Петера?
Мы замолкаем. Нашу фрустрацию от этой ситуации невозможно передать словами.
Андреас смотрит на меня и улыбается.
– Кстати, я вспомнил кое-что важное.
– Да?
– Не поехать ли нам вечером в Вингокер пропустить по пиву?
Я снова чувствую, как во мне поднимается волна раздражения. А ведь я почти начала принимать его как коллегу.
– Вечером я не могу. – Я колеблюсь, но продолжаю: – И кроме того, я помолвлена и переезжаю в Стокгольм через пять месяцев.
– И?
Его улыбка становится еще шире. Он опустил ручку и нарочно медленно проводит рукой по щетине, потом вынимает табак изо рта и убирает в коробку.
Андреас мне отвратителен.
Все в нем мне отвратительно. Самодовольная улыбка, снюс, высокомерная привычка игнорировать мое мнение. Он ведет себя так, словно этот разговор только игра, затянутая и сложная прелюдия к чему-то большему…
– Считаешь себя неотразимым?
Андреас пристально смотрит мне в глаза и отвечает:
– Себя нет, а вот тебя – да.
От шока я не знаю, что сказать. И найти достойный ответ мне не дают тяжелые шаги в коридоре.
Но Андреаса это не смущает. Он продолжает лыбиться и пялиться на меня, как на диковинную зверюшку в зоопарке. Кошку с пятью ногами или двухголового теленка.
Это приводит меня в ярость.
Но из-за Манфреда я вынуждена держать язык за зубами. Я уже ловила на себе его неодобрительный взгляд, когда мы с Андреасом цапались. Этот взгляд ясно давал понять, что он не потерпит такое поведение в своей команде.
Манфред встает посреди комнаты и, глядя на нас, в полном молчании медленно расстегивает пальто. С брюк на пол капает вода. Потом он опускается на стул, наклоняется вперед, смотрит сначала на Андреаса, потом на меня.
– Коллеги нашли тело у захоронения, – говорит он.
– Петер? – шепчу я в ужасе.
Манфред качает головой. Взгляд у него пустой.
– Нет. Женщина.
– Но как же…
Я не в силах закончить фразу, так ошарашила меня эта новость.
– Но… – беспомощно повторяю я.
– Мы едем туда, – командует Манфред.
Джейк
Школьный автобус привозит нас в центр.
Мы с Сагой стоим перед магазином, остальные разошлись по домам.
Папа говорит, что лучшее, что есть в Урмберге, – это природа. По его мнению, эти места – самые красивые в Швеции. И для охотников здесь просто раздолье: в лесах полно косуль, лосей и кабанов. Но я с ним не согласен. Я считаю, что самое лучшее тут – это заброшенные дома. До последних месяцев мы с Сагой после школы тусили в бывшем магазине, но потом кто-то повесил на двери амбарный замок.
А теперь тут полно полицейских.
Сага пинает ногой свежий снег. Розовая челка падает набок. Она смотрит в огромные грязные окна.
Во внутреннем помещении горит свет. В окно видно радиатор. Кто-то там убрался. От пивных банок и журналов – ни следа.
– Думаешь, они его найдут? – спрашивает Сага.
Я смотрю на машины, припаркованные перед магазином, и думаю о П., друге Ханне, который пропал в лесу. И о всех тех людях, которые его ищут, – военных и той странной организации, которая занимается поисками пропавших людей.
Папа говорит, что это только вопрос времени и что когда-нибудь замерзший труп обнаружится. По его словам, никто в это время года не выживет ночью в лесу, особенно неопытный стокгольмец без еды и теплой одежды.
– А что, если его убили? – спрашивает Сага, подставляет руку козырьком к глазам и заглядывает в окно.
Видимо не высмотрев ничего интересного, она выпрямляется, сует руки в карманы куртки и поворачивается ко мне.
– Что, если тут живет убийца? – продолжает она тихо, словно боится, что кто-то нас услышит. – Что, если это тот же чувак, который убил девочку у могильника?
– Убийца? В Урмберге? Ты шутишь? И к тому же это было сто лет назад.
Сага пожимает плечами.
– Почему нет? Мама говорит, что Гуннар Стен может кого-нибудь прикончить и глазом не моргнуть.
– Гуннар Стен? Да он же дряхлый старик!
– Я к тому и клоню. Он мог замочить ту девочку двадцать лет назад или типа того. И он настоящий злодей. В молодости он избил до полусмерти одного парня у озера. Бил его камнем по голове, пока тот не потерял сознание.
– Правда?
Сага серьезно кивает и смотрит на меня. В сумерках ее светлые глаза кажутся зелеными.
– А ты? – спрашивает она. – Как думаешь, кто это сделал?
Я задумываюсь. На мой взгляд, никто в Урмберге не способен на убийство. Все, кто тут живет, такие скучные и заурядные. Конечно, есть пара чокнутых старичков и старушек. Но большинство абсолютно нормальные. За исключением беженцев, разумеется. Но с ними я не знаком. Они живут на старой текстильной фабрике, а туда нам ходить не разрешают.
– Семья Скуг? – помогает мне Сага.