Диалоги с Владимиром Спиваковым - читать онлайн книгу. Автор: Соломон Волков cтр.№ 16

– Владимир Теодорович, у вас же хороший слух. Вы из этой каденции вычлените нотку соль, от нее оттолкнитесь – и тогда вы точно вступите.

Мне этот профессиональный совет помог много раз, в том числе когда я дирижировал этим концертом в Эдинбурге, а солист играл не на рояле, а на клавесине. Клавесин звучит практически как пишущая машинка, и оркестр, привыкший к звуку рояля, всегда в этом месте испытующе смотрит на дирижера – придется ли оркестрантам смеяться над ним, плакать или вступить так, как он покажет, и это будет то что надо. Надо мной – благодаря Гусману – не смеялись, и я много раз мысленно говорил ему спасибо.

Однажды Израиль Борисович позвонил из Воронежа после концерта. Он как раз дирижировал этим самым ре-минорным концертом Баха. Я спрашиваю:

– Ну как там наша каденция поживает?

– Облажался! – ответил мой учитель…

СПИВАКОВ: Наконец, после пяти лет занятий с Гусманом, после моего наблюдения за работой самых выдающихся дирижеров – а я играл и с Чикагским симфоническим оркестром, и с оркестрами Бостона, Филадельфии, Кливленда, Нью-Йорка, Лос-Анджелеса, Сан-Франциско, – я решил, что мой час настал. Я начал уговаривать вице-президента Columbia Artists Сэмюела Нифельда дать мне возможность попробовать себя в новом качестве. У меня с ним были очень теплые отношения, он меня опекал буквально как отец. Когда однажды он заметил, что у меня оторвалась пуговица на рубашке, а я признался, что не умею держать иголку в руках, Нифельд прислал мне две новые рубашки в номер. Он постоянно беспокоился, не голоден ли я, хорошо ли питаюсь, пью ли свежие соки. И конечно, хотел, чтобы я остался в Америке. Он даже свой дом на Лонг-Айленде мне дарил – только оставайся!

Вот этот славный человек и организовал в 1979 году мой первый концерт в новом амплуа. И с каким оркестром! С Чикагским симфоническим – ни больше ни меньше. Он мне позвонил и сказал: «У тебя концерт с лучшим американским оркестром! Если ты его провалишь, ты не сможешь дирижировать уже никогда!»

Нагнал он на меня страху. На первую встречу с оркестром я приехал с дрожью в теле – одолевали сомнения: а научился ли я чему-нибудь? Профессии дирижера ведь учатся всю жизнь. А тут я, новичок, буду управлять выдающимся коллективом.

Но волнения оказались напрасными – концерт прошел с большим успехом. В том составе выделялся виолончелист по фамилии Миллер, который играл на инструменте Страдивари и работал с самим Тосканини. Он был матерый, крупный, и у него была запоминающаяся манера: виолончель он держал далеко от себя. Это был такой «волк» оркестровый, которому стоило только бросить недовольный взгляд – и сразу вся группа втягивала головы в плечи.

Когда я закончил концерт, он первым встал, за ним – остальные, и весь Чикагский симфонический оркестр поднялся и приветствовал меня как победителя.

В составе этого оркестра, который кстати недавно приезжал на гастроли в Россию, до сих пор есть музыканты, которые помнят мой дебют с ними и которые потом уже были на концерте Национального филармонического оркестра России в Чикаго. После этого концерта газета Chicago Tribune написала, что у них замечательный Чикагский симфонический оркестр, но Национальный филармонический оркестр не уступает ему и любители классики будут счастливы видеть его вновь и вновь в этом музыкальном городе.

ВОЛКОВ: Первый блин, значит, вышел не комом. А что вообще для тебя успех – как ты это для себя определяешь?

СПИВАКОВ: Тишина в зале после того, как опускается смычок. Молчание – это будущее слов. Говорят же, что Бог произносит свои слова в молчании. Вот это – музыка. Господь произносит свои слова в молчании довольно часто, нужно просто услышать…

СПИВАКОВ: После удачного дебюта с Чикагским симфоническим оркестром его администрация обратилась ко мне с просьбой вести летний фестиваль этого оркестра в Равинии, пригороде Чикаго. Это их главный летний фестиваль. Я был очень вдохновлен, строил планы – и тут все сорвалось по политическим мотивам: за войной в Афганистане последовала изоляция СССР… А я к тому времени уже вкусил процесса духовного соития дирижера с оркестром и был отравлен этой «стрелой Амура». Вот тогда я собрал своих друзей, некоторых музыкантов и сказал – давайте создадим оркестр.

А как назовем? Я подумал: есть «Виртуозы Праги», есть «Виртуозы Рима», есть «Виртуозы Бостона», во многих культурных столицах США и Европы были их местные «виртуозы». Почему бы нам не назваться «Виртуозами Москвы»? Кстати, впоследствии это «заимствованное на Западе» название нам очень повредило, потому что Сергей Лапин, отвечавший тогда за телевидение и радиовещание, едва увидев «Виртуозы Москвы», сказал: «Это что еще такое?..» – и вычеркнул нас из списка оркестров, которые можно показывать советскому зрителю.

Начало было непростым – мы репетировали в кочегарках, клубах, подвалах. Мы играли в свободное от своей основной работы время, не получая за это ни копейки денег. Костяк «Виртуозов» составил Квартет имени Бородина.

После того как их примариус Ростислав Дубинский уехал за границу, бросив квартет на произвол судьбы, музыканты сразу стали невыездными. Чтобы их выпустили хотя бы в Болгарию, я сел к ним первой скрипкой. Но играть с ними было наслаждением – что это были за музыканты! Валентин Александрович Берлинский, потрясающий виолончелист, блестящий Андрей Абраменков, Дмитрий Шебалин – такого альтового звука, как у него, не было ни у кого больше.

Вот они и стали концертмейстерами оркестра «Виртуозы Москвы», после того как я уговорил примкнуть к нам выдающегося скрипача Мишу Копельмана.

ВОЛКОВ: Бородинцы – это был пик квартетного мастерства не только советского, но и мирового уровня.

СПИВАКОВ: Аура этого созвездия ярких дарований была уникальна. Иногда мне кажется, что подобная атмосфера могла быть только в первый год создания Царскосельского лицея при Александре I, в пушкинский набор: тридцать человек, которые во многом определили пути развития русской культуры, подняли планку русского искусства на и поныне недосягаемую высоту.

К слову, анекдот был советский на эту тему. Встречаются три лидера – Рейган, Жискар д’Эстен и Брежнев. Отужинали и перешли перед десертом и кофе в курительную комнату. Рейган достает увесистый, как кирпич, золотой портсигар, на котором выгравировано: «Дорогому Рональду от Нэнси». Жискар д’Эстен достает свой портсигар – тоже золотой, да еще с маленьким сапфиром в центре, – на котором написано: «Дорогому президенту от сенаторов Генеральной ассамблеи». И наш советский лидер достает свой портсигар, и француз с американцем ахают – он краше всех: работы Фаберже, тончайшая роспись, бриллианты и дарственная гравировка – «Пушкину от Кюхельбекера».

ВОЛКОВ: А с чем ты, начинающий дирижер, выходил к своим виртуозам, как они тебя слушали, как ты завоевал лидерство в этом созвездии?

СПИВАКОВ: Поскольку я играл в Квартете имени Бородина некоторое время и дружил с музыкантами, то определенная общность у нас уже была. Но да, случалось, что они мне говорили: что-то несусветное ты придумал, это сыграть нельзя. Я не спорил – я доставал скрипку из футляра и показывал, как это можно сделать. Причем тут же, с листа. Вот так мы и сглаживали шероховатости творческой притирки. Скрипка как дирижерский аргумент меня до сих пор выручает…