Чердак - читать онлайн книгу. Автор: Кэтрин Данн cтр.№ 21

Не могу вспомнить, сколько времени прошло после моих прошлых месячных. Точно знаю, они были, когда я состояла в журнальной команде, потому что Гораций поймал меня, когда я выкроила время в дороге, чтобы купить «Тампакс». Мужчины у меня не было, хотя адвокат и детектив пытались выяснить, не являлось ли наше занятие прикрытием проституции, и делали соответствующие намеки, ведь парни и девушки ездили вместе. Но у нас на это не было ни времени, ни сил, настолько все уставали, ни у кого в команде не возникло подобной мысли, разве что сам Гораций заглядывался на седовласого Германа, но тот не был женщиной. Он одевался как техасский нефтяник в кинофильмах, говорил с техасским выговором, и его не было, когда я вступила в команду. Ждали неделю, когда он выйдет из тюрьмы, куда угодил за то, что избил парня, но об этом никто не говорил. Получалось, будто он отъехал по делам. Мне случалось бывать в комнатах и домах, где мужчины находились одни, они, наверное, и позарились бы на меня, но я не знала, как их на это подвигнуть, следовательно, не могла забеременеть. Так сколько же прошло времени? Здесь я месяцев пять, а мой живот, хотя и толстый, но не вздутый и не выпирает. Сексуально озабоченной я себя не ощущаю. Случается, нападает желание, если кто-нибудь рассказывает уж что-то очень пикантное, или ночью в постели, но обычно, когда завожусь, мне не надо вспоминать жаркий момент в прошлом – жаркий с кем-нибудь конкретным. Однако даже если вспоминаю, все заканчивается ностальгической дрожью: ни жажды разгрузки, ни голода – лишь память о голоде.

Нет на это энергии. Постоянно ощущаю усталость и ничего не делаю. Утром по пятницам мы убираем отсек: меняем простыни, подметаем, моем, натираем пол, сметаем пыль с решеток, но нас теперь тридцать, и вся работа занимает двадцать минут. А потом сидим на койках среди запаха чистого аммиака и ждем, когда из громкоговорителя зазвучат слова Евангелия, чтобы было на что пожаловаться, но никогда ни на что конкретное. Бывает, кому-нибудь не подойдет форма, или утром подадут недостаточно горячий кофе, или возникнет какой-нибудь слух, вот тогда мы устраиваем шум. Стучим чем попало по решеткам, ругаемся, бегаем по камере, бешено кричим, и вскоре к нам кто-нибудь приходит – надзирательница или шериф. Если является Гладкозадая, визг усиливается, и в нее летят предметы. Однажды Роуз запустила в Гладкозадую с другого конца отсека глиняной мисочкой из-под мороженого. Отвела назад руку так, что из-под короткого рукава показались курчавые волосы под мышкой. Мисочка в воздухе не перевернулась, однако описала над головами дугу, пролетела сквозь решетку и угодила надзирательнице в основание черепа, где к нему прилипли прилизанные волосы, но не разбилась. Гладкозадая обернулась и громко спросила: «Кто это сделал?» Все молчали. Тогда она пригрозила лишить нас телевидения, и Роуз, клонясь к животу и держа за спиной кулаки, вышла вперед с поднятой на длинной шее изящной головой, и на этом все закончилось. Но обычно является не Гладкозадая, а миссис Элиот – шикает, узнает, в чем дело, предлагает компромисс, объясняет, и всем становится неловко из-за того, что устроили бучу. Если же приходит шериф, то он шутит, и все заканчивается без последствий. Мне нравятся такие моменты, и я, лежа на койке, наблюдаю за происходящим сквозь решетку.

Он был пушистым щенком и спал под кроватью, но однажды холодной ночью я пустила его под одеяло, и когда коснулась себя, он стал там тоже лизать – маленький язычок работал очень быстро. Я раздвинула ноги, положила его и направила голову; щенок продолжал свое дело. Но появилась кровь, он сначала лизнул, а потом укусил – зубки, будто иголки, впились в плоть. Я отшвырнула его в другой конец комнаты, потрогала себя и, увидев кровь, решила, что причина тому щенок. Взяла зеркало, рассмотрела следы зубов и поняла, что кровь взялась из какого-то другого места. Щенок лежал в углу с подвернутой головой, я положила его в мусорное ведро и всем сказала, что он не вернулся, когда я выпустила его вечером погулять. Мы ходили по улицам, свистели, звали, но щенок не пришел, а я умолчала про кровь – до следующего раза.

Она одна из трех самых страшных женщин, с которыми мне приходилось встречаться. Весила не менее четырехсот фунтов, зубы с черными дырами и шишка на десне. Сальные волосы зачесаны назад, отчего ее маленькая голова нелепо торчала на туше ростом шесть дюймов. Складки жира на затылке заворачивались на горб на спине, шеи не было, и нижний подбородок нависал на валик жира поверх ключиц. Глаза, ух, насколько малы эти глаза. Она сильно напоминала свинью, но без свиного самомнения. Женщина знала, насколько страшна. Она была глупа и застенчива – заламывала руки и рыдала, если кто-нибудь грубо с ней разговаривал. Ей твердили, чтобы она лечила зубы. Она была грязнулей и заикалась, и когда мы проезжали Солт-Лейк-Сити, пялилась на Табернакл и говорила, что это Джо Смит без гвоздей и что он золотой. Машину не остановили, и она разревелась.

Вечером телевизор продолжал работать после ужина. Он стоял на свешивающейся с потолочной решетки платформе, и на него никто не обращал внимания. Затем кто-нибудь поднимался и выключал его. Наверное, мы могли смотреть телевизор когда угодно, но никому не приходило в голову – после ужина. Одни грабители, ковбои и копы. Однажды показывали ковбойскую историю, в которой монахини былых времен старательно спасали язычников. Одна была особенно юной и смелой и звалась сестрой Блендиной, а прежде была просто Блендина. Потом между собой мы называли ее только сестрой Блендиной, хотя к ней так не обращались, потому что в четвертой камере с ней и о ней никто не говорил. Я не смотрю телевизор – не умею следить за сюжетом историй. Не могу сосредоточиться – несколько минут держусь, а затем либо засыпаю, либо мысли перескакивают на что-нибудь еще. А вот Кэти смотрит много и умеет стукнуть куда надо, если требуется подстройка, возится с антенной.

Вернулся адвокат. Он сидит передо мной, а между нами маленький коричневый стол. Меня возбуждает, что можно выйти из отсека и находиться рядом с мужчиной. Адвокат в блестящем костюме – ящерично-зеленом, с синей и фиолетовой искрой. Он грузен и выставляется далеко перед собой, и если мы касаемся животами, то его голова все же далеко от моей. Ботинки словно темные зеркала, на пальцах кольца, а сами пальцы настолько толсты, что им больше нет надобности сгибаться, и ко всему прочему – черная сигара. Адвокат хочет узнать о деньгах, я что-то подписываю, со всем соглашаюсь, а он говорит, что мне не следует снимать очки.

Здесь прыгали с крыши – тринадцатый этаж, расшибались в лепешку; но не было слышно, чтобы на кого-то угодили на тротуаре. Я бы не стала прыгать на землю, в воду с моста – другое дело. Мост – повод для прыжка. Поход на рыбалку у пакгаузов, где в Уилламет из-под земли выходит бетонная труба и, полузатопленная, вдается в воду. Из нее текут нечистоты и всякая дрянь, и под ней кормится карп. Идешь туда на заре по городским улицам, капли свежей пены в штанах, от ноги запах горелого, и ничто не достает, кроме хмырей в дверях на Бернсайд. Босиком по железнодорожным путям, волосы развеваются за спиной, в кармане баночка с горохом. Заворачиваешь в магазин за потрохами, а затем к трубе – сидишь на конце, а кругом вода, и карп почему-то клюет на эти дурацкие хлопья «Краун флор миллз». Может, потому, что утром река такая красивая, лавандно-бледная, и толстая упитанная рыба всплывает. Я провожу по ней ногтем, а под ним сверкают золотые искры. Сижу долго, пока не наступает день, леска уходит вниз между пальцами ноги, крючок просвечивает сквозь желтое зернышко или хлопья или светится сам по себе. Разминаю наживку мокрыми холодными руками, нога побелела, где ее касается леска, которую я время от времени дергаю. Река почти перехлестывает через трубу и мочит мне колени. Рыба, не сопротивляясь, висит на крючке – желтые глаза пустые, жабры отвисли, я крепко бью по глазам рукояткой ножа, появляется кровь, и рыба замирает, поблескивая в лавандовом свете. Я потрошу их, выбрасываю требуху у конца трубы, продеваю сквозь жабры шнурок и приторачиваю к поясу. Иду по людным улицам, на меня косятся, а я раскачиваюсь, воображая себя волчицей, и в итоге оказываюсь на мосту на Росс-Айленде. Останавливаюсь на середине, долго сижу, глядя на воду, отстегиваю золотистых карпов от пояса, раскручиваю на шнуре и швыряю как можно дальше, наблюдая, как они кувыркаются в воздухе и шлепаются в реку – всплеск всегда такой незаметный, далекий. Я разочарована, спускаюсь с моста, иду домой и долго сплю.