Стингрей в Зазеркалье - читать онлайн книгу. Автор: Джоанна Стингрей, Мэдисон Стингрей cтр.№ 36

Марьяна узнала о случившемся от Наташи. Измученный и потрясенный Юрий разыскал Игоря Тихомирова и поделился с ним новостью. Оба сели в свои машины и поехали на заправку в надежде обзавестись бензином на дорогу до Риги.

– С бензином тогда были большие проблемы, и заправиться нам не удалось, – вспоминает Юрий с искаженным от все еще свежего чувства боли и гнева лицом. – Мы рассказали о трагедии, и нам-таки дали заправиться.

Юрий с Марьяной и Игорь с женой Маней в этот же вечер на двух машинах отправились в Ригу. Они приехали в морг и увидели Виктора. Наташа говорит, что череп его был раскроен, как разбитая ваза, но лицо оказалось нетронутым, и в нем сохранялась спокойная умиротворенность.

«Увидев его, я поняла, что смерть была мгновенной. Я больше всего боялась мысли о том, что он страдал в одиночестве, но этого не произошло», – уже потом писала мне Наташа. Она стояла, не в состоянии оторвать глаз от Виктора, и в то же время понимала, что тело это никакого отношения к Виктору не имеет. Он ушел, он уже был где-то там, где над улыбками и душами царили свобода и мир. Тело было просто сосудом для его волшебного духа.

На следующий день все они отправились в Ленинград, следуя за автобусом с телом Виктора и Наташей.

– Юрий, как это все ужасно, – сказала я, пытаясь сдержать слезы. И по сей день я уверена, что в момент аварии Бог отвлекся, моргнул или еще что-то. Даже Он не мог, не должен был позволить этому случиться.

– Да, – только и мог сказать Юрий.

Всю осень 1990 года в Москве я не могла понять, куда двигаться дальше и как вернуться к нормальной жизни. Я не могла сбросить с себя печаль, тонула в слезах и не могла от них избавиться. Мне рассказали, что в день смерти Виктора на стене на Арбате кто-то написал: «Сегодня умер Виктор Цой». Стали появляться и другие надписи, в том числе «Цой жив» и «Виктор не умер, он всего лишь вышел покурить». Там на высоте, в облаках, курится, наверное, легче и приятнее.

Стену на Арбате стали называть «Стеной Цоя», эти росписи и рисунки были выражением любви, восхищения, печали и памяти. Как-то утром я решила съездить посмотреть на нее. В лучах пробивающегося сквозь городской смог восходящего солнца стояла перед Стеной и, пораженная, долго изучала обращенные к нему послания, строчки из песен и рисунки. Памятник моему дорогому другу дал мне надежду, что он никогда не будет забыт.

Всякий раз, приезжая в Москву, я обязательно иду к Стене и всякий раз, оглядывая все эти графические признания в любви, чувствую: Виктор знает, как его любят на этой Земле. Глядя на Стену, я чувствую дух Виктора и даже, кажется, слышу его ироничный, дурашливый смех.

Прошло 29 лет с тех пор, как я последний раз была с Виктором. Не проходит дня, чтобы я не думала о нем. Как будто только вчера мы стояли за кулисами, перешептывались и дурачились. Другого такого человека в моей жизни не было, и я могу только надеяться, что и в будущем он не перестанет вдохновлять людей на то, чтобы они походили на него. Не у всех героев на плечах накидка Супермена. У некоторых черные ботинки, чуть подкрашенные глаза и неизменная стеснительная улыбка на лице.

Дни красного и желтого – красного знамени и желтых звезд, серпов и молотов на его фоне – остались позади. Наступило время зеленого! Только что в Москве открылось представительство «Гринписа», и я была полна желания им помогать. Кроме собственной карьеры мне нужна была и другая цель в жизни, нужно было делать что-то для людей. Особенно важным и нужным это казалось после смерти Виктора. И не только потому, что я стала осознавать хрупкость жизни. Виктор любил природу, и, работая с «Гринписом», я считала, что чту и его память.

Вся Москва утыкана трубами, бесконечно исторгающими из себя дым, в котором город просто задыхается. Дни напролет над городом нависают грязные облака. Я пошла в «Гринпис» узнать о том, насколько загрязнение воздуха и другие издержки человеческой активности влияют на состояние планеты. Поговорив с ними, пришла к идее видеоклипа на песню Виктора «Война» с моим английским текстом. И хотя в тексте речь шла об отправляющихся на войну солдатах, видео мне представлялось как картина войны с окружающей нас природой.

В «Гринписе» со мной щедро поделились видеоматериалами для клипа. Помню, как для съемок мы с двумя музыкантами прошагали поздно вечером по Арбату в противогазах. Бо́льшая часть людей не обращали на нас никакого внимания, стараясь отвести в сторону нервные, испуганные глаза. Другие останавливались и пристально смотрели. Сквозь очки я с трудом могла видеть внешний мир, дышать было трудно. И вдруг меня охватил ужас: а что, если наступит день, когда жизнь для всех нас станет возможной только вот в таких противогазах. Монтируя кадры безжалостно забиваемых белых тюленей, задыхающихся китов и бесконечно извергающих дым труб, трудно было не впасть в отчаяние от состояния мира, в котором мы живем. Клип стал для меня возможностью выплеснуть свой гнев, и всякий кадр, от которого меня коробило, я растягивала, повторяла вновь и вновь, полная решимости заставить и зрителя наконец осознать, что на самом деле происходит. В конце съемок, погруженная вместе с остальной группой в запущенный в студию дым, я вдруг поняла, что делаем мы это не только ради искусства, но и ради того послания, которое хотим отправить в мир. Клип был порожден надеждой. Надеждой на то, что, если люди поймут угрожающую нам всем опасность, они почувствуют необходимость перемен. Без надежды не было и смысла делать этот клип.

В «Гринписе» изо всех сил старались донести информацию и свою тревогу до советских властей и были ужасно рады, что мой клип часто крутят по ТВ. На самом деле под видом клипа мы крутили по телеку социальную рекламу, которая проникала во все дома и к которой люди прислушивались.

И хотя по стилю и содержанию клип выглядел жестким, холодным и загадочным, люди, как мне кажется, начали понимать, что сама по себе я не такая уж холодная и отстраненная. Пусть и прячась под неизменными темными очками, в интервью я говорила о том, что не пью, не курю, не употребляю наркотики и не ем мяса. Суровый сценический имидж смягчался заботой о здоровье и вниманием к животным, а шутливое и насмешливое отношение к реакции людей на мои откровения казалось им симпатичным и привлекательным.

– Почему ты все время в темных очках? – не выдержал, наконец, какой-то журналист во время очередного, вполне дружелюбного интервью.

– Это моя защита, – честно ответила я, – небольшой заградительный барьер между мной и миром.

Сквозь очки мир был темнее, контуры сглаживались, толпы людей и пытливые лица интервьюеров выглядели не так заметно и не так устрашающе. Но очки я носила еще и потому, что не любила косметику и не умела ею пользоваться: вместо того чтобы ходить ненакрашенной простушкой среди персонажей с подведенными глазами и тенями, было гораздо проще водрузить на нос Ray Ban.

Именно такой, со спрятанными за темными очками глазами, я смотрела на мир с рекламной почтовой открытки. В Москве у меня появилось множество друзей среди творческих людей, и знакомый художник сделал этот рекламный портрет. Лицо мое было помещено в круг – что-то среднее между божественным ореолом и советским орденом. По кайме шли слова: СЛАВА РОК-Н-РОЛЛ МИР. Фоном служили вертикальные красно-синие полосы, в самом верху было мое имя по-русски, а внизу – по-английски. Портрет создавал ощущение причудливой стилевой смеси панка и официозного патриотизма, и я вдруг ощутила себя настоящим воином. Карьера моя полным ходом двигалась вперед, несмотря на тяжелый камень на душе. И хотя думать о Викторе я никогда не переставала, мысли о нем больше не давили на меня и не мешали работать. Наоборот, они вдохновляли, подстегивали, заставляли смеяться.