Ден замолчал. Его история произвела на меня наибольшее впечатление. Что-то сдавило в груди.
– В общем, теперь вы все знаете, ― сказала Ника.
Разговор был окончен, все замолчали. Юрец взял гитару и заиграл:
– Ослепший старый маг ночью по лесу бродил. На кладбище разлил он волшебный эликсир…
[14]
Слушая, я думала над рассказами друзей. Я встретила людей с теми же взглядами, что и у меня. Людей, которые устали от того же, что и я. Ведь и я не могу больше жить в мире, где не ценится добро. Где невозможно быть счастливым, честно работая и даря другим свет. Где нужны агрессия и насилие, только чтобы выжить. Где нужно быть дикаркой и бояться людей, потому что в любую секунду какой-то ублюдок схватит тебя и затолкает в свою тачку только потому, что он ― может. Он сильнее. Его ублюдочная ржавая тачка ― последнее, что ты увидишь в этом мире.
– Не кажется ли вам, ребята, что теперь ваша очередь? ― раздалось вдруг рядом.
– Очередь чего? ― спросила я.
– Рассказать нам свою историю. ― Ника внимательно посмотрела на нас. ― Или думаете, мы, такие тупые, поверили в ваши байки? Что простая ссора с предками заставит вас забраться на товарняк и пуститься во все тяжкие? Колитесь.
Тошка хмуро смотрел в свой пустой стакан.
– Пусть она гассказывает, ― кивнул он на меня.
Свою историю я начала со стрелки между бонами и антифа в заброшенном лагере. Рассказала про убийство Ржавого, расклеенные по всему городу фотороботы. Про Руслана, который поклялся меня грохнуть, про банду Дуче, которому я нужна была непонятно зачем, про мусоров, искавших меня, чтобы посадить, про бонов, которые прочесывали Днице и избивали похожих на меня пацанов, про погром рынка.
– Это был единственный выход ― сбежать. Хотя бы на время, пока все в городе маленько не поутихнет, ― закончила я свою историю.
Все смотрели на меня с удивлением и ужасом.
– Оу, вот это да… ― сказал Юрец. ― Неужели это все про тебя, ребенок? Я бы еще мог поверить, если бы все это стряслось с ним, но чтобы с тобой… Ты меня удивила. Требую на ночь поставить караульных. Не хочу утром проснуться, а точнее ― не проснуться ― с проломленной башкой.
Все засмеялись.
– Очень смешно, ― нахмурилась я. ― Давайте, издевайтесь над бедным ребенком, который попал в беду.
– А я же говорила, что они такие, как мы. ― Сидящая рядом Ника обняла меня.
Раздался звонок мобильного. Вернулся хозяин хаты.
* * *
У подъезда стояла нетрезвая компания. Один из ребят узнал наших.
– Игорь, Аня, Ника, Ден! Здорово! Рад вас видеть! А где это конское дерьмо? О, а вот и он! Юрец! Соскучился по тебе больше всех!
Парень взял худенького Юрца в охапку и поднял его, как пушинку.
– О, у вас двое новеньких? Не помню таких! Здорово!
Зайдя в подъезд и налюбовавшись по пути на грязную штукатурку и оплавленные перила, мы поднялись на последний этаж и вошли в квартиру. Две комнаты, потемневший паркет, красные ковры на стенах. Окна заклеены газетами. Всюду стоял затхлый запах старой крупы, так обычно пахнет от бабушек. Мы всемером вместились в одну комнату. Единственную кровать заняли Ника, Аня и Игорь. Ден лег на раскладном кресле (Ден и кресло ― единый организм, была бы его воля, он бы и по улице передвигался вместе с креслом), а я, Тошка и Юрец разместились в спальниках на полу.
Утром я проснулась от аппетитного запаха чеснока. Поскользнувшись в коридоре на чьей-то засохшей блевотине, прошла на кухню и увидела Нику, которая жарила на огромной сковородке целую гору макарон с колбасой. За столом с банкой пива в руке хозяин хаты читал вслух газету.
– Ты только послушай. На этом кладбище позавчера соседа резанули. Шестьдесят ножевых, свои же замочили. Правда, весело жить, когда под окнами такая прелесть? Доброе утро, девчонка! ― Последние слова были обращены мне. ― Прости, забыл, как тебя звать…
– Даша.
Из окна открывался живописный вид на оградки и кресты. Да уж, понятно, почему все стекла залепили газетными листами.
В этой квартире мы зависли на три дня. Три дня нескончаемой попойки. Каждый день к пяти вечера хата забивалась людьми, и начинался хаос. Водка, энергетик и апельсиновая газировка, рок, секс и блев, шалфей. Квартиру наводняла толпа зомби. Они кричали, скрипели и перетекали из комнаты в комнату.
Мое настроение менялось каждый час. Иногда пробивал депрессняк, такой, что хотелось открыть окно и прыгнуть в чью-нибудь могилу. Потом я вдруг чувствовала, что меня переполняют жизнь и счастье, и что-то еще, такое сильное и светлое, что принадлежит только мне. И мне хотелось смеяться, иначе меня просто разорвет! Сидя на полу на подушках, подпевая колонкам, я глотала крепкую бодягу из пластикового стакана. Моя голова и все стены тряслись в такт музыке.
Кто-то открывал бутылку пива глазом. Кто-то угрожал кому-то топором, орал на весь дом. Его скрутили и связали, кинули на кровать, чтобы проспался. Кто-то в этот момент отдирал газеты от окна и размазывал по стеклу плавленый сырок «Дружба».
Эти дни Юрец ходил (а точнее, сидел) исключительно в трусах. Они у него были такого мерзкого горчичного цвета, что я невольно задалась вопросом: так задумывалось изначально или они стали такими от жизни? Юрец обкурился шалфея и два дня без перерыва, не отлипая от стула, перебирал на кухне мешок гречки от шелухи. Он злобно огрызался и обещал отхватить нос каждому, кто посмеет ему помешать. Закончив дело, он отрубился и упал, после чего его заботливо отнесли в комнату и утрамбовали в спальник.
У Ани и Игоря был дикий безудержный секс в комнате, где еще находилось с десяток человек. Ден все три дня без движения сидел в кресле и уже слился с ним в единую массу, ― лишь изредка он подносил ко рту руку с косяком и молча залипал на ковер на стене. Нику пробило на творчество: это она рисовала сырком на окне, потом взялась за кетчуп и горчицу.
Тошка танцевал и скакал по квартире так, будто ему в зад натолкали перца. Шалфеем он не злоупотреблял, зато водку с энергетиком хлестал как верблюд. Ну а я курила шалфей и смотрела на трещины в стене. Оттуда вылетали скаты ― большие, плоские, похожие на лоскуты, с мягкими плавниками, они плавно покачивались в воздухе. Вот вылетел пятнистый ― зловещий и печальный, следом за ним ― розоватый с черными точками; из другой трещины выплыл серый с длинным хвостом-шипом… Они кружили под потолком, вокруг люстры, ― ядовитые, электрические, такие прекрасные…
Я заснула под кофейным столиком в гостиной. Проснулась от странного ощущения: казалось, на лицо капал густой дождь. Открыв глаза, я увидела над собой край столика, опрокинутый тюбик и медовую горчицу, льющуюся на рожу.