Волгари - читать онлайн книгу. Автор: Николай Коняев cтр.№ 22

Несущественная оговорка, но всю хитрую задумку Никона сразу разрушила. Не единомысленным оказался Собор. А на единомыслии и строился весь замысел Никона. Только полное единомыслие позволило бы распространить решения Собора на троеперстие и на исправление Символа веры.

Долго уговаривал Никон Павла, да куда там! С умыслом свою оговорку Павел сделал, точно прицелившись в самое уязвимое место Никонова плана.

Да ведь и дивно было бы, если бы удались уговоры! Сестра епископа Павла Ксения за попом Иларионом из Лыскова была. А с шуряком епископским Аввакум дружбу водил, а с отцом шуряка, попом Ананием, Неронов дружил. Связи тут старинные, семейные...

Шибко на Павла Никон разгневался. Сразу после Собора лишил его сана архиепископского и священнического.

— Увезите его! — сказал. — С глаз моих долой! Видеть не могу больше!

Уже потом, когда мор начался, вспомнил об этих словах. Слова святого Елеазара повторил он. Ужаснулся Никон, но было уже поздно. Пальцем никто низвергнутого епископа не тронул. Отвезли Павла в Новгородский край патриарший стражники, завели там в пустой дом, заперли двери и подожгли избу с четырёх углов. Ветер дул тогда. Изба в полчаса сгорела вместе с епископом Павлом...

Воистину, когда хочет Господь наказать человека, ум отнимает, яростью ослепляет. Жаром горящего на Новгородчине сруба до самой Москвы достало.

Лето навалилось жаркое, душное. Жгучим, сухим ветром страшный мор на Москву нанесло. Никон, за Москвою смотреть государем оставленный, как будто и не замечал грозных предвестников беды. Другим патриарх занят был.

Ещё одна хитрость пришла на ум. Под видом изъятия в неметчине писанных новомодных икон велел он собирать и старинные иконы, где персты не по-гречески у святых сложены. Дьяки патриарший с утра до ночи по церквям бегали, снимали образа подозрительные.

Иконы сваливали на патриаршем дворе, соскребали с них руки святых...

Злые слухи по Москве ползли... Говорили, будто Никон с Арсеном иконам тем глаза выкалывают...

А чума растекалась по городу. Целыми семьями уже вымирали. Сначала человек синими гнойными волдырями покрывался, потом темнел весь, словно в огне обугливаясь.

Посоветовавшись с Арсеном, Никон велел принять строгие карантинные меры. Запретил священникам к больным ходить и причащать перед смертью Святых Таин. А тела умерших со всем скарбом велел сжигать. Задымились по всем концам Москвы костры. Чёрным сладковатым дымом затянуло московские улицы. Но карантин не помогал. Крысы обгрызали мёртвых и быстрее ветра разносили по городу чёрную смерть.

В июле, взяв с собою царскую семью, Никон бежал из города... Всё лето переезжали из одного монастыря в другой. Чума, бушевавшая вокруг, обходила Никона. Видно, нужен ещё был Никон...

Страшное наступило на Москве время. Здоровым из дому человек выходил, но, бывало, уже и не возвращался назад, успевал в болезни страшной сгореть до вечера. Чадили повсюду костры, и чёрные жирные хлопья сажи несло ветром по московским улицам.

Ушла армия из города. Уехал с царской семьёй, спасаясь от чумы, патриарх. Многие бояре сбежали с семействами, духовенство уезжало. Только отлучённые Никоном от церкви попы бродили по городу — смущали народ речами.

— За порчу икон, — говорили они, — Господь наказывает царствующий град!

Арсен, хоть и много работы было, скучал тем летом.

Иногда в келью к нему Славинецкий захаживал. Учёный человек был. И греческий знал, и латынь, и некоторые еврейские слова. Весь в книгах Славинецкий сидел. Ничего из-за книг не видел. Ни о чём другом не говорил — только о переводах. И к Арсену только за этим приходил. Потому как хоть и знал греческий язык и слова еврейские, а всё одно не родные ему эти языки. Встречались слова, которых не понимал Славинецкий. Об этих словах и спрашивал: что значат?

Смешной человек... Если бы стал Арсен уговаривать его другое слово написать вместо нужного даже и не понял бы Славинецкий. Одна у него мысль была — всё в точности перевести, слово в слово. Об такого, как о скалу, изломаешься только, а толку не добьёшься. Но другое дело — так точно переводил Славинецкий, что нелепица на нелепице в его переводах громоздились. Совсем языка не чувствовал книжник киевский.

Очень это веселило Арсена.

Терпеливо разъяснял, что значит то или иное слово по-еврейски, по-гречески... Славинецкий кивал, запоминая. Шевелил губами долго. Потом записывал переведённую фразу.

— Так добро будет? — спрашивал у Арсена.

Читал Арсен. Каждое слово правильно было переведено. Только так слова размещены, так соединены, что ничего невозможно было разобрать. На какой-то одному ему ведомый язык церковные книги Славинецкий переводил.

— Добре, отче, — возвращая листок, говорил Арсен. — Переводи как-нибудь. Лишь бы не по-старому.

Но Славинецкий редко заходил. Чаще в одиночестве сидел Арсен над книгами в своей келье. Притомившись от работы, вставал, разглядывая сваленные в углу кельи иконы. Глаза ликам святых не выкалывал — напраслину возводили на него шепотники... Просто разглядывал доски с изображениями угодников Божиих. Седое православие смотрело на Арсена с этих икон... Упоительно свою власть над ним ощущать было... Упоительно было бесстрашие своё ощущать!

В середине августа Славинецкий пришёл к Арсену заметно взволнованный. Сказал, что пришло от патриарха указание проповедь читать в церкви.

— А где святейший сейчас? — равнодушно спросил Арсен.

— Сказывают, в Вязьме укрылся... — думая о предстоящей проповеди, рассеянно ответил Славинецкий.

Поучение это Арсен ходил в церковь слушать.

Долго работал Славинецкий над своей проповедью. Одних цитат из греческих и латинских книг вполне бы хватило на магистерскую диссертацию.

— Надобно иссечь душевредное стволие неправды богоизощрённым сечивом покаяния! — возглашал Славинецкий, упиваясь перлами своего красноречия. — Искоренить из сердец пагубный волчец лукавства! Сожечь умовредное терние ненависти божественным пламенем любви! Одождить мысленную землю душ небесным дождём евангельского учения! Наводнить её слёзными водами! Возрастить на ней благопотребное былие кротости, воздержания, целомудрия, милосердия, братолюбия! Украсить благовонными цветами всяких добродетелей и воздать благой плод правды.

Обличая приверженцев церковной старины и врагов реформы, Славинецкий вспомнил о Марке Катоне, препятствовавшем распространению греческой веры в Риме. Сравнил противников реформы с совами, по самой своей природе возлюбившими мрак и скрывающимися, едва засияет солнечная заря.

От души веселился Арсен, слушая эту проповедь. Такое только Славинецкий и мог придумать. В городе чума, тысячами умирают люди, а тут душевредное стволие богоизощрённым сечивом иссекать призывают. Обидного же для русских православных сравнения с гонителем христиан Марком Катоном, кроме Арсена, никто не понял. Эту часть проповеди Славинецкий по-латыни говорил.