Дом Ротшильдов. Мировые банкиры, 1849–1999 - читать онлайн книгу. Автор: Найл Фергюсон cтр.№ 194

Ранее считалось, что Ротшильды не поняли значения июльского кризиса — разумеется, до августа, когда началась война. Как подчеркивает Кассис, только в пяти из 25 писем между Нью-Кортом и улицей Лаффита в период с 29 июня по 23 июля упоминаются дипломатические последствия убийства эрцгерцога Франца-Фердинанда в Сараево — «вот печальный пример, — вскользь заметил Натти, — зверства сербов, ненависти греческой церкви к католикам и — последнее, но не менее важное — нравственных норм и доктрин партии анархистов». Однако уже 6 июля Натти встревоженно гадал: «Сохранят ли спокойствие австрийская монархия и народ? Или это событие… ускорит войну, последствия которой никто не в состоянии предсказать?» Восемь дней спустя он докладывал о «значительном беспокойстве в некоторых кругах из-за отношений Австрии и Сербии». Правда, даже 22 июля Натти не терял уверенности. Он писал, что «во влиятельных кругах бытует уверенное мнение: если Россия не поддержит Сербию, последняя будет унижена, но в России склонны сохранять спокойствие, так как тамошние обстоятельства не благоприятствуют решительным шагам». На том этапе подобное предположение оказалось совершенно безосновательным, как и «общая идея», какой он поделился на следующий день, «что различные спорные вопросы будут разрешены без призыва к оружию». До того как стало известно об австрийском ультиматуме Сербии, казалось вполне вероятным, что сербы «дадут… всяческое удовлетворение». Натти отнюдь не испытывал самодовольства. Как он писал кузенам 27 июля, «никто не думает и не говорит ни о чем другом, кроме ситуации в Европе и последствий, какие могут возникнуть, если не предпринять серьезные шаги для тушения европейского пожара». Однако «все считают, что Австрия удовольствуется теми требованиями, какие она выдвинула к Сербии… дурно скажется на великих державах, если из-за поспешных и необдуманных действий они сделают что-либо, что будет расценено как попустительство зверскому убийству», даже если «как обычно с незапамятных времен» Австрия не «действовала с дипломатическим искусством». Он не сомневался, что правительство Асквита «сделает все возможное… для сохранения мира в Европе, и в этом, хотя… две соперничающих партии… разделены гораздо резче, чем когда бы то ни было… Асквита поддержит вся страна».

В ходе критических дней, с 28 июня по 3 августа, Натти надеялся на дипломатическое разрешение кризиса. Несомненно, его можно заподозрить в наивности, поскольку он считал, что правительство Германии не хочет войны. «Очень трудно выразить какое-либо позитивное мнение, — писал он французским родственникам 29 июня, — но я думаю, можно сказать, что… вы ошибаетесь, не вы лично, а Франция, приписывая зловещие мотивы и подпольные сговоры… германскому кайзеру[;] определенные договоры обязывают его… прийти на помощь Австрии, если на нее нападет Россия, хотя он желает этого меньше всего». Правда, «царь и кайзер… сообщаются напрямую по телеграфу в интересах мира». Натти заблуждался, думая, что министры кайзера (и особенно его генералы) искренне хотят, чтобы война была «локализована». «Великие державы еще разговаривают и ведут переговоры между собой, стараясь локализовать кровопролитие и бедствия, — с надеждой писал он 30 июля. — Как бы неуклюже ни поступала Австрия, будет… преступлением жертвовать миллионами жизней ради того, чтобы санкционировать… убийство, зверское убийство, совершенное сербами». Из тона его писем нетрудно заключить, что ему не удалось убедить парижан в своей точке зрения. Последнюю попытку он предпринял на следующий день. Судя по его предположению, что сдержать Россию обязана Франция, можно понять, до какой степени Натти в глубине души был германофилом. Письмо заслуживает того, чтобы процитировать его подробнее, так как оно служит доказательством последнего тщетного проявления веры в финансовую власть Ротшильдов: «В Сити… ходят упорные слухи, что германский император использует все свое влияние как в Санкт-Петербурге, так и в Вене, чтобы найти решение, которое не будет неприятно ни Австрии, ни России. Я также убежден, что этому весьма похвальному примеру активно последуют у нас. И вот я спрашиваю вас, чем в настоящий момент занято пр-во Франции и какова его политика? Надеюсь на Пуанкаре и полагаюсь на него — он несомненно „желательное лицо“ для царя, который не только указывает правительству России, но и производит впечатление, что 1) результат войны, какой бы сильной страной ни была их союзница, сомнителен, а жертвы и бедствия в любом случае будут громадными и неизъяснимыми. В этом случае бедствие будет больше, чем все виденное или известное ранее. 2) Франция — самый крупный кредитор России; более того, финансовые и экономические условия двух стран тесно связаны, и мы надеемся, что вы сделаете все, что в ваших силах, употребите все ваше влияние, чтобы помочь вашим государственным деятелям, пусть даже в последний момент, предотвратить ужасную схватку и указать России, что она обязана этим Франции».

Сейчас подобные попытки могут показаться бесхитростными, даже наивными, однако это впечатление обманчиво. Во-первых, примерно такое посредничество достаточно часто предотвращало войны в прошлом (например, войну из-за Марокко). В то же время, судя по замечаниям Натти, ясно, что он не испытывал иллюзий относительно продолжительности и интенсивности будущей войны. Это важно, если вспомнить широко распространенное среди историков мнение о том, что в августе 1914 г. все ждали короткой войны. Еще важнее, что в Сити его точка зрения ни в коей мере не была уникальна. Ничто лучше не свидетельствует о степени пессимизма в финансовом мире, чем суровость финансового кризиса, ускоренного июльским кризисом.

Падение на Венской фондовой бирже началось уже 13 июля, но в Лондоне кризис ощутили лишь 27 июля — за день до того, как Австрия объявила войну Сербии. «Все иностранные банки, и особенно немецкие, сегодня взяли очень большой объем денег на фондовой бирже, — сообщал Натти Парижскому дому, — и хотя брокеры находят почти все, если не все, нужные им деньги, рынки какое-то время были совершенно деморализованы, множество слабых спекулянтов продавали по ничтожной цене, и все иностранные спекулянты продавали консоли…» То, что это только начало, стало ясно на следующий день, когда Парижский дом прислал зашифрованную телеграмму, заставшую Натти совершенно врасплох. Французские родственники просили продать «большое количество консолей для правительства Франции и сберегательных банков». Он отказался, сначала на чисто техническом основании, так как «в нынешнем состоянии наших рынков… невозможно что-либо сделать, так как цены номинальны и совершается очень мало важных операций»; затем он добавил политический довод: подобный шаг с его стороны произведет «удручающее действие… если мы вынуждены будем посылать деньги континентальной державе с целью укрепить ее в тот миг, когда на устах у всех слово „война“». Несмотря на то что он уверял французских Ротшильдов, что содержание их телеграммы хранится в строгой тайне, Натти тут же предупредил Асквита о том, что случилось. С достойной похвалы сдержанностью Асквит назвал событие «зловещим». Забрезжила вероятность того, что всей финансовой системе Великобритании грозит острый кризис ликвидности, источником которого стали акцептные банки.

29 июля — на следующий день после того, как улица Лаффита запросила деньги, — консоли резко упали с 74 до 69,5 и продолжали падать, когда вновь открылся рынок. К 30 июля Английский Банк выделил 14 млн ф. ст. вексельному рынку и такую же сумму банкам, но вынужден был защищать свой запас, подняв учетную ставку с 3 до 4 %. Как сообщал Натти, уже «пошли слухи» о закрытии фондовой биржи. Банки, которые учитывали много векселей из стран континентальной Европы — такие, как банкирские дома Кляйнвортов и Шрёдеров, — находились в отчаянном положении; у них скопилось векселей на сумму около 350 млн ф. ст. и неизвестное их количество вряд ли могло быть оплачено. Когда 31 июля Английский Банк поднял учетную ставку вдвое, до 8 %, а на следующий день поднял ее еще на 2 %, внезапно стало ясно, что такие литераторы, как Блох, Энджелл и Гобсон, ошибались: банки не в состоянии остановить войну, зато война в состоянии остановить банки. Чтобы избежать полного краха, 31 июля закрыли фондовую биржу. На такой шаг не шли даже в дни худших кризисов в предыдущее столетие. На следующий день (как в 1847, 1857 и 1866 гг.) Ллойд Джордж дал управляющему Английским Банком письмо, позволяющее ему в случае необходимости превысить лимит денежной эмиссии, установленной уставом банка. Так вышло, что в том году 1 августа выпало на субботу, а следующий понедельник был официальным нерабочим днем, когда все банки были закрыты; кроме того, «банковские каникулы» продлили до конца недели. Фондовая биржа оставалась закрытой «до дальнейшего уведомления».