Дом Ротшильдов. Мировые банкиры, 1849–1999 - читать онлайн книгу. Автор: Найл Фергюсон cтр.№ 131

Не следует непременно считать признаком упадка и то, что «Н. М. Ротшильд» отстал от банкирских домов Шрёдеров и Кляйнвортов на рынке акцептов: даже если приведенные цифры верны ^[161], Ротшильды, в отличие от других лондонских торговых банкиров, никогда не считали, что акцепты станут для них источником прибыли. Как и в прошлом, они сосредотачивали свои средства на рынке облигаций, где и сохраняли неоспоримое превосходство. Наконец, прибыли Лондонского дома не следует рассматривать в изоляции от прибыли других домов, значительная часть которых по-прежнему делилась между партнерами. Прибыли всех домов Ротшильдов в совокупности подсчитать трудно из-за больших сумм, которые изымались после смерти отдельных партнеров, но на иллюстрации 9.2 результаты более или менее скорректированы. Цифры вовсе не создают впечатления спада: средние ежегодные прибыли просели — почти наполовину — в депрессивные 1874–1879 гг. (зато в 1852–1874 гг. они превышали 1 млн ф. ст.); но, судя по всему, 1879–1882 гг. оказались самыми прибыльными в истории Ротшильдов (средняя ежегодная прибыль превышала 4 млн ф. ст.), и хотя такую тенденцию невозможно было сохранить, в целом в 1888–1904 гг. прибыли росли (от 785 тысяч ф. ст. в год в середине 1880-х гг. до 1,6 млн ф. ст. в 1898–1904 гг.).

Здесь можно провести полезную параллель между производительностью лондонских Ротшильдов и британской экономики в целом. На протяжении ряда лет специалисты по экономической истории доказывают, что британская экономика примерно в 1870 г. переживала относительный спад, отмечая более быстрый рост экономики Америки и Германии в тот же период и снижение роли Великобритании как ведущего экспортера готовых изделий. В то время как одни возлагают вину за этот относительный спад на «недостатки предпринимательства» или даже на обусловленное с точки зрения культурного детерминизма «падение производственного духа», другие считают исходным «виновником» лондонский Сити, который препятствовал модернизации британской промышленности тем, что в конце XIX в. поощрял избыточный экспорт капитала. Весь XIX в. Ротшильды играли главную роль в поощрении такого экспорта капитала и продолжали так поступать вплоть до 1914 г. Поэтому возникает вероятность того, что Натти можно обвинить в упадке не только собственной компании, но и британской экономики в целом.

9.2. Средние годовые прибыли Ротшильдов (совокупные для всех домов), избранные периоды (тыс. ф. ст.)

На самом деле падение британской экономики, как и упадок Ротшильдов до 1914 г., сильно преувеличивают. Экспорт капитала лишал британскую промышленность инвестиций лишь в том случае, если бы удалось доказать, что в результате нехватка капитала не давала компаниям модернизировать производство; однако доводов в поддержку такой версии мало. Более того, высокий уровень экспорта капитала из Великобритании был неотъемлемой частью глобальной роли британской экономики как экспортера готовых изделий, импортера продуктов питания и другого сырья, последнего кредитора в критической ситуации в международной денежной системе, крупного экспортера квалифицированных колонистов и, не в последнюю очередь, имперского гаранта закона и порядка на море и на суше (9,5 млн квадратных миль в 1860 г.; 12,7 млн квадратных миль в 1909 г.). Подходить к достоинствам и недостаткам этой системы слишком узко — исходя из процветания тех британцев, которые оставались на Британских островах, — значит потерять суть. Накануне Первой мировой войны британскому правлению в той или иной форме подчинялись около 444 миллионов человек: вопреки националистической пропаганде эпохи деколонизации, британские государственные деятели не могли заниматься и не занимались экономической политикой единственно ради выгоды тех 10 %, которые жили на территории Соединенного Королевства. В то время как прибыли от заморской экспансии несомненно утекали к сравнительно малочисленной элите инвесторов, действие «множителя» финансируемых Великобританией инвестиций и торговли ощущалось далеко за ее пределами. Не следует и преувеличивать затраты на управление и оборону империи; налоговое и долговое бремя, налагаемое Великобританией, было на самом деле небольшим по сравнению с громадной степенью властных полномочий и экономических преимуществ прочной империи с более или менее свободной торговлей, свободным движением капитала и свободной миграцией.

Уже к 1850-м гг. заморские инвестиции Великобритании приближались к 200 млн ф. ст. Однако во второй половине столетия наблюдались три больших волны экспорта капитала. В 1861–1872 гг.

чистые зарубежные инвестиции выросли всего с 1,4 % до 7,7 % ВНП, а затем, в 1877 г., снова упали до 0,8 %. Впоследствии они росли более или менее плавно до 7,3 % в 1890 г., а в 1901 г. снова резко упали ниже 1 %. Во время третьего подъема зарубежные инвестиции в 1913 г. достигли абсолютного пика в 9,1 % — такого уровня не удавалось превзойти до 1990-х гг. ^[162] В абсолютном исчислении это вело к огромному накоплению зарубежных активов, когда они увеличились более чем в 10 раз, с 370 млн ф. ст. в 1860 г. до 3,9 млрд ф. ст. в 1913 г. — около трети национального богатства Великобритании. Ни одна другая страна не подходила и близко к такому уровню иностранных инвестиций: зарубежные активы Франции стоили менее половины британских, Германии — всего четверть. Накануне Первой мировой войны Великобритания отвечала примерно за 44 % всех зарубежных инвестиций. Хотя зависимость между движением зарубежных инвестиций и инвестициями в основной капитал обратно пропорциональная, такой высокий уровень экспорта капитала не следует, однако, трактовать в таких грубых терминах, как «утечка» капитала из экономики Великобритании. Ошибочно также считать, что экспорт капитала в каком-то смысле «способствовал» росту британского торгового дефицита. На самом деле доход, полученный на таких инвестициях, более чем соответствовал экспорту нового капитала. Кроме того, в сочетании с поступлениями от «невидимых» доходов, он неизменно превосходил торговый дефицит. В 1890-х гг. чистые иностранные инвестиции приближались к 3,3 % ВНП, по сравнению с чистыми доходами от зарубежной собственности в размере 5,6 %. В следующее десятилетие цифры составляли 5,1 и 5,9 % соответственно.

Почему так вела себя британская экономика? По большей части зарубежные инвестиции были по сути не «прямыми», а «портфельными», иными словами, связующим звеном выступали фондовые биржи, на которых продавались ценные бумаги, выпущенные для зарубежных государств и компаний. По Эделстейну, плюс иностранных ценных бумаг в том, что в среднем в период 1870–1913 гг., даже если допустить более высокую степень риска, их доходность была гораздо выше (примерно на 1,5 процентных пункта), чем от внутренних ценных бумаг. Однако за таким осреднением скрываются значительные колебания. Анализируя счета 482 компаний, Дэвис и Хаттенбек показали, что внутренняя норма доходности иногда бывала выше, чем внешняя, — в 1890-е гг., например. Кроме того, в их труде приводится количественная оценка империализма инвесторами: доходность инвестиций в Британской империи заметно отличалась от доходности инвестиций на зарубежных территориях, которые с политической точки зрения не контролировались Великобританией: на 67 % выше в период до 1884 г., но на 40 % ниже после того. Можно ли считать растущий уровень британских внешних инвестиций с экономической точки зрения иррациональным продуктом империализма — когда капитал стремился продемонстрировать свой патриотизм, а не извлечь максимальную прибыль? В современной историографии, как правило, подчеркивают неэкономические факторы стремительной экспансии Британской империи. Вместе с тем Дэвис и Хаттенбек показывают, что империалистические завоевания не были главной целью британских инвестиций, взятых в целом: в 1865–1914 гг. только около 25 % инвестиций шли империи, по сравнению с 30 %, вкладываемыми в экономику самой Великобритании, и 45 % — в экономику других стран. В их труде подчеркивается существование элиты инвесторов, которые были материально заинтересованы в Британской империи как в механизме для стабилизации международного рынка капитала в целом. Империализм конца XIX в. служил политическим сопровождением экономического процесса, сходного с «глобализацией» конца XX в.