Между тем карета уездного почтового ведомства приближалась к балке. Кони бежали рабочей рысцой. Карета небольшая, с окошечками в дверцах. А под окошками изображения двуглавых орлов с охотничьими рожками понизу.
Правил лошадьми не просто кучер, а стражник с манлихеровским карабином за спиной. Рядом с ним восседал почтальон в синем, в фуражке с ведомственной кокардой и с «лефоше» в огромной кобуре. А внутри кареты, возле банковских сумок с деньгами, находился еще один стражник.
Карета, кренясь, начала спускаться в балку, и кучер, откинувшись назад, стал придерживать лошадей. Через несколько секунд она должна была поровняться с Нестором…
Нестор чиркнул спичкой, но она не зажглась… Чиркнул еще и еще… Наконец искристый огонек вспыхнул, и тут же дымно затлел уже обгоревший фитиль. Нестор выскочил из укрытия, подбежал к карете.
– Дядько! Дядько! У вас шось з колесом! – придерживаясь за карету, прокричал он.
Кучер выглянул, но заметил дымный след за бегущим рядом с каретой пацаном.
– А шо-то у тебе там дымыть?
– Та цыгарка! – объяснил Нестор. – Нате! И вы прикурить!
И он с трудом перевалил бомбу внутрь кареты, а сам сразу отскочил, упал на землю.
Взрыв показался оглушительным. От пороховой бомбы много шума, а еще больше дыма. Карета словно ударилась в каменный забор. Ее окутало темное облако. И в это облако, высыпав из кустов, стали стрелять хлопцы.
Оглушенный стражник, потеряв свой «манлихер», бросился на противоположную сторону дороги, в кусты.
Краем глаза его углядел Махно, побежал следом. Стражник карабкался вверх, подальше от дороги. Но он был немолод, плотен, тяжел, трудно было ему совладать с юрким Нестором. Шаги преследователя звучали уже совсем близко.
И тогда стражник остановился. С края балки хорошо просматривалась вольная безлюдная степь. Кричи – не кричи, ни до кого не докричишься.
Он обернулся и увидел перед собой малорослого юнца с револьвером в руках. На мгновение в его глазах вспыхнула надежда.
– Хлопчик, не надо вбивать… визьмить гроши, там багато… у мене диточки таки, як ты…
Но в лице подростка не было признаков жалости.
…Шаровский между тем, забравшись в наклоненную карету, извлекал из-под мертвого тела грузного стражника кожаные почтовые сумки. Сорвал с одной пломбу, торопливо выхватил две пачки ассигнаций, воровски сунул за ворот рубахи. Стал выбрасывать сумки на землю…
Раздвинув кустарник, Махно спустился на дорогу.
Семенюта посмотрел на бледное лицо Нестора, протянул ему баклажку:
– Попей.
Махно пил, будто век испытывал жажду. Баклажка стучала о зубы.
Смешавшийся с остатками тумана дым только-только начал медленно рассеиваться…
В Гуляйполе они добирались кружным путем, глухими малоторными дорогами. Объезжали стороной даже небольшие хуторочки.
Почтовые сумки спрятали в старой кузне. Охранять их до вечера оставили Марка Левадного. И лишь когда наступили сумерки и обезлюдело село, Нестор и Андрей Семенюта осторожно, огородами, перенесли их в хату Антони. Вольдемар принялся считать деньги. Пересчитав и проверив все бумаги, что лежали в сумках, откинулся на стуле, распрямляя от долгого сидения спину:
– Тридцать восемь тысяч. – Но в его голосе вопреки ожиданиям Нестора и Семенюты не было удовлетворения.
– Шо, опять мало? – огорчился Нестор.
– Не в том дело.
– А в чем?
Антони коротко взглянул на них темными печальными глазами, улыбнулся:
– Дебет с кредитом не сходятся. Считаю, считаю… По сопроводительным документам должно быть сорок тысяч. Куда делись две тысячи?
– И шо, це так важно? – спросил Семенюта.
– Просто думаю: куда они могли подеваться? На хлопцев грешить не хочу…
– Може, охранники? Одна сумка, я замитыв, была не запломбирована, – сказал Семенюта.
– Пломба валялась на земле. Я подобрав та подальше в бурьяны закынув, – вспомнил Нестор и бодрым тоном попросил: – Ну не портьте вы нам всим радость, Вольдемар Генриховыч! Плюньте!
– Плюну, – согласился Антони. – Что еще остается?
Но выражение озабоченности еще некоторое время оставалось на его лице.
Окна в хате были занавешены. Ярко светила лампа.
Нестор, Антони и Семенюта смотрели на пачки ассигнаций, лежащих перед ними. Невиданная сумма денег!
– Друзья мои, – тихо сказал Антони. – Дал бы я вам денег на добрую жизнь, да нельзя. Все, что можем, отдадим на борьбу!
Несколько пачек Антони пододвинул к Семенюте:
– Эти спрячь. Надо отпечатать в Александровске прокламации. А то ведь что может получиться? Оружие привезу, а взять его будет некому… Надо взволновать людей, унавозить почву!.. – Он встал во весь рост и почти декламировал: – Когда люди будут сагитированы, возбуждены, они примут в свои руки и наше черно-красное знамя, и оружие. Мы сотворим здесь то, чего еще никто не смог до нас. Мы построим первую в России коммуну! Гуляйпольскую!
Махно смотрел на Антони с восхищением.
…Через три дня режиссер назревающих жарких спектаклей уехал в Вену. Уехал тихо, без провожающих, якобы к заболевшему брату. На прощание сказал:
– А вы, друзья, продолжайте действовать! Антрактов быть не должно!
Глава одиннадцатая
На станции Гуляйполе, в комнате телеграфиста, где постукивал буквопечатающий аппарат Юза, кроме телеграфиста находились еще двое: пристав Карачан и его помощник, урядник Яким Лепетченко.
– Ну, что там? – нетерпеливо спрашивал пристав у телеграфиста.
Тот не отвечал. Он был всецело занят исправлением механизма, который мял ленту. Оторвав измятый кусок, Карачан подошел поближе к свету, прочитал вслух:
– «…сообщи когда прилетишь к своей ненаглядной птичке»… Тьфу ты, черт! Тут земля под ногами разверзается, а они…
– Осмелюсь доложить, эта барышня – дочь управляющего Екатерининской железной дороги, – с усмешкой пояснил телеграфист. – Сегодня это уже третья юзограмма. И каждую мы с нарочным отправляем в имение Данилевских. Молодому пану.
Пристав издал злобное «кх-гм» и повернулся к темному окну. Там, за окном, бегал луч прожектора, мелькали огни, вздыхали паровозы, суетились люди.
– Из Бердянска «пассажир», – заметил Яким Лепетченко. – Раньше времени… Пойти поглядеть?
– На то жандармы, – ответил Карачан. – Нам своей доли – выше крыши.
Наконец застучал аппарат. Телеграфист радостно повернулся к Карачану:
– Катеринослав… Служебное!..
Пристав нетерпеливо рвал ленту, читал по кускам: