Горечь войны - читать онлайн книгу. Автор: Найл Фергюсон cтр.№ 78

Британские писатели тоже не медлили. Как известно, ответный манифест 52 “известных литераторов”, опубликованный в Times 18 сентября, стал результатом встречи, которую Мастерман организовал 2 сентября в Веллингтон-Хаусе ¹⁰⁸. Однако тех, кто его подписал, не требовалось стимулировать – они уже были наготове. Среди пришедших в Веллингтон-Хаус или подписавших “Декларацию писателей” были Г. К. Честертон, Артур Конан Дойл, Джон Мейсфилд, Редьярд Киплинг и редактор журнала Punch Оуэн Симен – полный набор патриотических, если не сказать консервативных, авторов. Также присутствовали – и были готовы воевать словом – Герберт Уэллс, чьи пророчества о войне полностью подтвердились, и Томас Харди. Несколько неожиданным оказалось, что “Декларацию” подписали писатели Арнольд Беннетт и Джон Голсуорси, филолог-классик Гилберт Мюррей и историк Дж. М. Тревельян, встретившие начало войны без всякого энтузиазма ¹⁰⁹.

Особенно поразительный пример самомобилизации явил исторический факультет Оксфорда. Пять оксфордских историков во главе с Генри Дэвисом и Эрнестом Баркером, работая с необычной для их университета скоростью, написали целый труд под названием “Почему мы воюем: доводы Великобритании”, также иногда называемый “Красной книгой”. Издательство University Press сумело выпустить его уже 14 сентября – всего через две недели после получения рукописи ¹¹⁰. Позднее Оксфорд подготовил серию брошюр для “грамотных рабочих”. Не остались в стороне и историки из “провинциальных” университетов, включая Д. Дж. Медли из Глазго и Рамзи Мьюра из Манчестера. В крупных городах проводились специальные лекции, целью которых было противостоять “распространенной среди наших рабочих идее о том… что при победе Германии им будет не хуже, чем сейчас” ¹¹¹. Свой вклад в пропаганду вносили и представители других факультетов. Скажем, Гилберт Мюррей не только подписал манифест литераторов, но и написал книгу “Может ли война быть справедливой?”, а также апологетический очерк “Внешняя политика сэра Эдварда Грея в 1906–1915 годах”, опубликованный в июне 1915 года и справедливо названный Рамси Макдональдом “исключительным образчиком по шпаклевке и побелке” ¹¹².

Следует отметить, что лишь немногие из упомянутых выше знаменитостей принимали в военное время плату за свою работу. Скажем, Голсуорси и Уэллс писали для Веллингтон-Хауса бесплатно, что тревожило их литературного агента ¹¹³. Лишь наиболее активные авторы, вроде того же Арнольда Беннетта, поступили на государственную службу в Министерство информации к Бивербруку – и это случилось намного позднее. Во Франции дела обстояли примерно так же ¹¹⁴.

Поэты тоже остались в стороне. По оценке Times, в августе 1914 года в ее редакцию каждый день поступало около сотни стихов, в основном патриотически-романтического содержания. Утверждалось, что в Германии в тот август каждый день создавалось не меньше 50 тысяч военных стихотворений. В библиографии британской военной поэзии перечислены три тысячи книг, по преимуществу патриотических. В библиографии германских произведений такого рода насчитывается всего 350 позиций, но эта оценка выглядит явно заниженной – если, конечно, не считать, что после августовских дней в Германии стало больше мыслителей, чем поэтов ¹¹⁵. Разумеется, правительства поощряли своих рифмоплетов: например, журналист Эрнст Лиссауэр получил за “Гимн ненависти” Железный крест. Однако написал он это творение по собственной инициативе. Аналогичным образом и драматургов не требовалось уговаривать писать для театров патриотические пьесы ¹¹⁶.

На всех уровнях общества военная пропаганда успешно воспроизводила себя сама. Власти могли ей не заниматься. Ученые и журналисты, поэты-любители и обычные люди охотно занимались ей по собственному почину. Предприниматели тоже не упускали возможность подключиться к процессу, что было очень заметно по производству детских игрушек и комиксов в воюющих странах ¹¹⁷. В Великобритании уже через шесть месяцев после первого боевого применения танков появились их игрушечные аналоги. Во Франции продавались картинки-пазлы с “Лузитанией” и милитаризованная версия “Монополии”. В Германии в ходу были миниатюрные артиллерийские орудия, стрелявшие горохом ¹¹⁸.

Так как бóльшая часть пропаганды не контролировалась правительствами, эта отрасль зачастую обретала изрядную независимость от властей. Памфлет Вольфганга Каппа “Националистические круги и рейхсканцлер” (1916) был характерным примером националистической пропаганды, направленной против канцлера Бетмана-Гольвега и частично ведшейся, по-видимому, с молчаливого согласия Имперского морского ведомства кампании, целью которой было снять ограничения с подводной войны ¹¹⁹. Еще более показателен пример Нортклиффа, запугивавшего одно британское правительство за другим. Во время войны Чарльз Репингтон иногда говорил о “правительственной прессе”, имея в виду прессу, лояльную властям, однако зачастую в Великобритании прессу правильнее было бы называть скорее правящей, чем правительственной ¹²⁰. Нортклифф использовал свои газеты в 1914 году для борьбы с Холдейном, в 1915 году – для борьбы с Китченером, в 1916 году – для борьбы с Асквитом и, наконец, уже после войны – для борьбы с Ллойд Джорджем и Милнером. Его журналисты вели одну кампанию за интенсификацию военных усилий за другой, требуя интернировать иностранцев, создать Министерство снаряжения и боеприпасов, составить национальный реестр мужчин, способных носить оружие, создать специальный Военный совет, направить в войска больше пулеметов и, разумеется, ввести призыв. От их деятельности было столько проблем, что граф Роузбери при поддержке Черчилля даже рассматривал возможность национализации Times. Впрочем, это так и не было сделано – о чем Асквиту вскоре пришлось пожалеть ¹²¹. Хотя премьерского поста он лишился не только из-за Нортклиффа – Бивербрук тоже приложил к этому руку, – “властители прессы”, без всякого сомнения, способствовали его политическому краху ¹²².

Очень характерны указания, которые Нортклифф давал редактору Daily Mail Тому Кларку в декабре 1916 года: “Подберите фотографию улыбающегося Ллойд Джорджа и поставьте под ней подпись: «Пора действовать!» Найдите как можно худшую фотографию Асквита и подпишите: «Давайте подождем»” ¹²³. В позднейшие периоды войны – и особенно после своей триумфальной поездки в США ¹²⁴ – Нортклифф начал проявлять нечто вроде мании величия. “Передайте шефу, – заявил он осенью 1917 года одному из подчиненных Хейга, – что, если [Ллойд] Джордж начнет против него выступать, я заставлю [Ллойд] Джорджа уйти в отставку” ¹²⁵. В итоге он дошел до того, что заявил Ридделлу 3 октября 1918 года: “Я не использую свои газеты и свое личное влияние для поддержки нового правительства… пока не ознакомлюсь в письменном виде с его точным персональным составом и его не одобрю” ¹²⁶.

Более того, относительно автономная пресса давила на правительства, заставляя их ставить перед собой более амбициозные задачи. Хотя германская дискуссия о целях войны благодаря Фишеру приобрела особенную известность, аналогичные дискуссии шли и в Британии, и в большинстве прочих воюющих стран. Скажем, в число наиболее радикальных предложений, выдвигавшихся британскими журналистами, входило расчленение Германии. Заметим, что требования уничтожить империю Габсбургов и Османскую империю кажутся нам менее фантастичными, чем их германские аналоги, только потому, что они были осуществлены ¹²⁷.