— Вижу, настроение у тебя улучшилось, — заметил Иван, разливая коньяк по пузатым бокалам. Став богачом, он мгновенно обрел аристократические привычки и выкинул презренные пластиковые стаканчики, специально купив головокружительно дорогие бокалы из тончайшего чешского стекла с золотым напылением. — Твое здоровье!
Мономах отсалютовал ему бокалом со своего места и сделал изрядный глоток: черт с ним, оставит машину на стоянке и вызовет такси.
— Я так понимаю, мавр сделал свое дело и покинул наконец «сцену»? — уточнил патолог.
— Ты о следаке? Да, похоже на то. Нелидова довела до моего сведения, что с меня и со всего отделения сняты все подозрения, обвинения и так далее, а мать балерины не имеет к больнице и лично ко мне никаких претензий. Девочка, похоже, была немного… того. Не в себе, в смысле, вот ее и понесло на крышу.
— О как!
Возглас Ивана прозвучал как-то двусмысленно, и Мономах насторожился.
— Что-то не так? — спросил он.
— Да нет, я… Нелидова тебя вызвала и лично поведала о результатах расследования?
— Она сама пришла, собственной персоной.
— Да ты шо?! — выпучил глаза патолог. Он обычно походил на большую цаплю, а в данный момент напомнил ему белку из «Ледникового периода» в тот момент, когда она в очередной раз теряет свой желудь, и ее глаза при этом буквально вываливаются из орбит, становясь размером с глобусы. — Нелидова сама пришла?!
— Это был исключительно деловой визит, — пожал плечами Мономах.
— Ну да, ну да… А она ничего, Нелидова, как думаешь?
— На вкус и цвет…
— Так она тебе совсем не нравится?
— При чем здесь это? — удивился Мономах. — Мне ж на ней не жениться!
— Ну да, ну да…
— Слушай, к чему ты клонишь, не пойму? Мне казалось, ты обрадуешься, а ты выглядишь так, словно нашел купюру в пять тысяч и напряженно размышляешь, поделиться со мной или оставить ее всю себе!
К изумлению Мономаха, патолог возражать не стал. Вместо этого он поднялся и прошелся по тесному закутку, от стены до стены. С его длинными ногами ему потребовалось сделать всего-то пару шагов туда и обратно.
— Я все думал, говорить тебе или нет. Следаку я, между прочим, не сказал. Хотя он, собственно, и не спрашивал!
— О чем не сказал-то?
— Пришла токсикология. Я получил результат уже после того, как поговорил со следаком, а он больше не заходил. Сам я, как ты понимаешь, не стал бы нарываться на новую встречу!
— Нарываться? — переспросил Мономах, чувствуя, что его хорошее настроение и с таким трудом обретенное душевное равновесие начинают сыпаться, как старая штукатурка. — О чем ты не хотел мне говорить, Иван, что случилось?
— Случилось все то же — балеринка упала с крыши, только вот… А, к черту: короче, токсикология меня ошарашила дальше некуда!
— Ты что, обнаружил наркотики?
— Да нет… Или да?
— Гурнов!
— Да сам не знаю, поди ж ты! Наркотики, не наркотики, но что-то твоя девчушка точно принимала!
— Что значит «что-то»?
— Если по существу, в крови Куликовой содержалось вещество, сильно напоминающее нейротоксин.
— Что-о?!
— Сам удивляюсь.
— Типа… яд какой-то африканской жабы — или как?
— Пока не могу сказать, но, судя по концентрации, твоя балерина принимала его регулярно. Сдается мне, проблемы с печенью и сердцем у нее именно из-за этого вещества!
— Погоди, какого вещества-то — ты сумел определить состав?
— В том-то и дело, что нет, слишком уж он сложный! Что интересно, в нем определенно содержались и природные составляющие, но они оказались быстро разлагающимися, поэтому сейчас невозможно утверждать, что именно это было. Но организм девчушки среагировал как положено — как будто бы она пачками лопала амфетамины или пила как лошадь последние несколько месяцев!
Мономах потрясенно молчал. Ему казалось, что вопрос исчерпан, а о токсикологическом анализе, который по собственному почину решил провести Гурнов, Мономах и вовсе позабыл.
— В любом случае это ведь уже не имеет значения, верно? — сказал патолог. — Похоже, Куликова страдала припадками, раз мать отказалась от посмертного психиатрического освидетельствования.
— Так ты говоришь, следак ничего не знает?
— Не-а. Во-первых, как я уже сказал, он к тому времени уже покинул больницу и больше со мной не связывался. Во-вторых, я занимался вскрытием не по его распоряжению: если бы он захотел, то в любой момент мог бы затребовать тело и передать его своим специалистам. Ну и в-третьих, я не хотел, чтобы у тебя были неприятности!
— А почему неприятности должны быть у меня? — недоуменно спросил Мономах.
— Ну ты же лечащий врач…
— Но я не прописывал Калерии медикаментов, даже обезболивающих не назначал — надобности не было!
— Это хорошо, потому что снимает с тебя любые подозрения!
— Да какие подозрения-то?! У меня не было причин наносить ей вред, я делал для нее только хорошее… По крайней мере, пытался.
— А она не воспользовалась, да? Вот зараза!
Гурнов осушил свой бокал и наполнил его вновь, не забыв подлить и приятелю. Мономах не мог не признаться самому себе, что в глубине души именно так и думал. Конечно, жалко девчонку, но, с другой стороны, кто ж виноват, если не она сама? Ну чего ее понесло на крышу плясать?! А теперь выходит, она что-то принимала, и, вполне возможно, из-за этого все и случилось… Прахом пошла такая хорошая, можно сказать, ювелирная работа, да еще и неприятностей огреб по самое не балуйся — по ее милости!
— Ваня, ты можешь поподробнее выяснить про этот нейротоксин? — спросил Мономах после довольно длинной паузы, во время которой Гурнов умудрился обсосать несколько лимонных долек, как будто это были конфеты. Может, у него проблемы с кислотностью?
— Зачем? — спросил патолог. — Кому это надо?
— Мне. Это нужно мне. Я хочу понять…
— Слушай, откуда ты взялся, такой чувствительный, а? Хирурги-травматологи — народ грубый и приземленный, им только дай что-нибудь сломать! Я когда-то читал автобиографию одного неудавшегося английского врача, так вот он писал, что, по его мнению, люди приходят в эту профессию из садистских побуждений. Они якобы бывшие регбисты, чья карьера по какой-то причине не состоялась, и единственная врачебная специальность, требующая таких же навыков, — это травматическая хирургия. А ты вот… Чего тебе спокойно не сидится? Ну померла девка, но не по твоей же вине, в самом деле! Если она сама или ее ненормальная, помешанная на балете маман притащили в больничку какую-то дрянь, это их проблема, не наша, так ведь?
— Неужели тебе самому не интересно?