На окраине аула толпа любопытных, здесь готовятся к скачкам. К сожалению почтеннейшей публики, результат скачек абсолютно известен ещё до начала состязания. На весь аул только два ахалтекинца, оба принадлежат Байрам-баю. Так что можно только гадать, кто из них будет первым — гнедой или рыжий. Остальные кони также всем известны, их призовые места на всех скачках всегда одни и те же. Тем не менее, призы ждут победителей: ковёр, халат и трёхмесячная белая овечка.
Однако, кто же виновники торжества? Это наши знакомые.
Амангельды высватал свою любимую Алтын-Сай (Золотой Месяц!), уплатил требуемый калым и ждал часа, когда невесту привезут на белом верблюде, богато убранном коврами, разноцветными шерстяными кистями и медными колокольчиками. Молодой жених примет невесту не в старой глинобитной мазанке своих родителей, но в собственной новой юрте, убранной ещё не топтаными цветными войлоками и коврами. В его очаге огонь впервые будет разведён молодой хозяйкой. У стен юрты два сундука полные добра — от посуды до отрезов русского сукна и бархата, под потолком — доселе невиданная в ауле вещь — русская семилинейная морская масляная лампа «летучая мышь».
Второй жених — Ашир-Клыч — неожиданно для него самого был просватан к единственной дочери аульного старшины — Балкан-Байрам-бая. Красавица Гёзель для аульных женихов была недосягаемой звездой. Достойный калым, красивый сильный джигит, сирота, грамотей, музыкант, друг богатого сильного русского — какого ещё мужа своей дочери надо было искать старому баю?! Туркменская пословица учит: «Хороший зять — отец невесты приобрёл сына, плохой зять — потерял дочь!». Ашир-Клычу не нужно строить собственный дом. По старой туркменской традиции девушку никто не спросил, хочет ли она замуж за Ашир-Клыча. Но, что-то в доме не слышно девичьих слез. Женская половина полна подругами-девушками, по их счастливым лицам можно без труда догадаться и о выражении лица самой невесты. Из окна во двор доносятся девичьи песни — «ляле»:
— «Я к реке веду напоить коня.
Можешь, не таясь, глянуть на меня.
Но, батыр, не думай, что я — твоя.
Как голубка в небе, свободна я!».
В усадьбе аульного старшины — Балкан-Байрам-бая — уже неделю гостит Каракозов. Хозяин дома с ним в друзьях неразлучных. Каракозов называет аульного старшину просто Байрамом, а Байрам-бай его — просто Тимофеем, иногда «Карагёзом», но это в шутку, такое имя более пристало жеребцу — «Чёрный Глаз»! Тимофей Иванович трезв и деловит. Он прибыл в Кара-Агач не только за тем, чтобы заступиться перед баем и аульными аксакалами за неудавшихся аламанщиков, не только за тем, чтобы отблагодарить своих спасителей, сохранивших ему жизнь, корабль и груз от бесславной кончины в водах Каспия. Каракозов — до мозга костей предприниматель, и его командировка от пустынного морского побережья в предгорья Копет-Дага имеет до рубля подсчитанное экономическое обоснование.
На заднем дворе дома две вместительные двухосные крытые белым брезентом рессорные английские фуры, уже запряжённые четвёрками серых воронежских битюгов. Здоровенные молодые возницы на одно лицо — русоголовые, голубоглазые, с выгоревшими под азиатским солнцем ухоженными бородами. Это молокане — русские возницы Ост-Индийской торговой компании, по двое на фуру. В руках их общины — весь серьёзный конно-гужевый извоз в Закаспии: из Асхабада через Мешхед либо через Астрабад и Тегеран в Индию, от Дели до Калькутты и обратно!
Каракозов знал, кого нанимать: серьёзному товару — серьёзный транспорт. Товар — каракулевые шкурки, просоленные морской водой и чуть было не сгнившие в трюме шхуны. Жители Кара-Агача отмыли пострадавший каракуль в чистой пресной воде горной речки, очистили то, что можно было очистить, заново отмочили в кислом молоке, снова отмыли, высушили на горных склонах под свежим ветерком, не давая беспощадным прямым солнечным лучам коснуться драгоценных шкурок…
Величина безвозвратной потери в двенадцать процентов вполне устроила Каракозова. Он принимал каракуль по счёту, согласно своего гроссбуха, придирчиво мял в руках каждую шкурку, смотрел на просвет и рассчитывался за работу наличной российской серебряной монетой. Аул Кара-Агач разбогател в один день!
Кроме Каракозова в доме Байрам-бая ещё двое русских — Чикишлярский пристав общей полиции Федотов Андрей Семёнович и начальник Красноводского уездного жандармского отделения ротмистр Георгий Александрович Кудашев-старший. Оба без мундиров, в форменных штанах и в белых нательных рубахах. Сабли в ножнах на портупеях висят на стене, но табельные трёхлинейные самовзводные наганы у каждого в кобурах на поясе. Дружба — дружбой… Курят, пьют чай и отчаянно режутся в шахматы «на интерес на вылет». Третий партнёр — сам Балкан-Байрам-бай. Больше трёх секунд на ход не даётся. Партия заканчивается в несколько минут. Ставка — копейка, но сила азарта не в копейках — в эмоциях! Самый азартный — Байрам-бай, ему везёт. От игры их не оторвали ни скачки, ни проводы Каракозовского обоза.
Незаметно день пошёл к вечеру. Вошли во двор и расположились на ковре ближе к крыльцу дома музыканты. Двое — молодой и старый — стали настраивать свои дутары, двое опробовали смычковые кеманчи, пятый на заднем дворе у очага нагревал бубен. На звуки музыки потянулись гости. Балкан-Байрам-баю, Федотову, Кудашеву и Каракозову пришлось отставить шахматы и привести себя в порядок. Гости рассаживались во дворе согласно своему положению в ауле: особо почитаемые аксакалы — на открытой террасе дома, другие — ближе к крыльцу на коврах и кошмах двора, третьи — поодаль, молодые юноши — у забора.
Амангельды и Ашир-Клыч со всей торжественностью момента были приняты на террасе в общество аульного старшины, Чикишлярского ишана (муллы) и почётных русских гостей.
Между гостями ловко сновали молодые джигиты — разносили гостям пиалы, кумганы и фаянсовые чайники с зелёным чаем, мелкое сладкое печенье, колотый сахар, сушёный изюм-кишмиш.
Женщины и дети проходили на задний двор, уже прибранный и устланный циновками, где получали такое же угощение.
Федотов незаметно толкнул Кудашева в бок:
— Георгий Александрович! Я здесь уже двенадцатый год, но на свадьбе впервые! Когда невест приведут, когда венчать молодых будут, или как это по-туркменски?
— Так тебе все и покажи! Невест нужно было смотреть днём, когда их, закутанных в пять халатов на белых верблюдах по домам женихов развозили. Мы, если помнишь, в это время в шахматы играли. Там мулла, по-туркменски ишан, в присутствии родителей и свидетелей соединил молодым руки, прочёл молитву, и делу конец! Сам-то я всю жизнь в Туркестане, но на такие обряды нас не приглашают. К плову — да, к плову — можно!
— И нужно. Вот и плов несут!
С места поднялся ишан, громко нараспев прочёл молитву.
— Омин! — огладил двумя руками длинную белую бороду.
— Омин! — огладили бороды собравшиеся односельчане.
— Омин! — огладил свою бороду Каракозов.
— Омин! — огладили свои бритые подбородки Федотов и Кудашев.