От этого позора силы удесятерились. Вдруг резко выдернув столб, сделанный из столетнего дуба, богатырь бросился на валькирию, на врагов, которые от удивления застыли на месте. Двухметровый исполин летел, нагнувшись, на толпу с криком:
— С нами Бог! Кто на Великий Новгород? Бей басурман!
Первый удар бревна вскользь пришёлся по коварной и увёртливой ханше, и та упала без сознания.
Потом Будила изменил тактику и сделал, находясь всё в том же согнутом положении, круговое движение — шесть человек замертво рухнули. Татары как зачарованные смотрели на это чудо, позабыв про связанных новгородцев.
Среди очнувшихся от сонно-пьяного зелья ушкуйников несколько воинов также освободили руки и ждали только удобного случая для нападения. Один из молодцев смог даже вытащить спрятанный засапожный нож, чтобы разрезать путы на руках соратников. И вот удобный момент настал.
Татары неожиданно были атакованы! Безоружные ушкуйники, мастерски используя приёмы русского боя, завладели кривыми саблями татар и начали их крошить. Однако спасти начальника уже не смогли: один из татар воткнул в него сбоку копьё, остриё которого показалось с другой стороны грудной клетки. Переход от полной победы к поражению деморализовал татар, они попытались купить себе жизнь покорностью, встав на колени и повесив пояса на шею. Но ушкуйники, ослеплённые яростью и обидой, никого не щадили! Лишь три помощника валькирии остались живы после этого побоища, но лучше бы им было погибнуть! И живые позавидовали мёртвым!
Дорого досталась победа новгородцам. Почти семьдесят удальцов были убиты, более сорока ранены, из них тяжело — шестнадцать человек. Но главная потеря — воевода Будила. Он ещё хрипло дышал и всё просил прощения у своих соратников. На него с жалостью смотрели ушкуйники, по каменным лицам многих из них текли слёзы.
Татарская ханум была без сознания. Если бы не доспехи, которые погнулись при ударе бревном, её грудная клетка была бы разбита. На неё бесцеремонно по приказу сотника вылили ведро грязной воды.
Тюлюбек постепенно приходила в себя. В толпе новгородцев раздались голоса:
— Сжечь ведьму, сжечь за её зелье и коварство!
Тюлюбек безрезультатно шарила по одежде.
— Уж не это ли ты ищешь, ханум? — ехидно спросил один из ушкуйников, показывая ей кинжальчик. — Не надейся, смертушку ты примешь нелёгкую!
Через какую-то минуту был ободран её шатёр для костра, снова вкопан столб, только что спасший ушкуйников от позора и верной гибели. С Тюлюбек сорвали драгоценные доспехи, и в изорванной одежде она мало чем отличалась от простых татарок, которые находились рядом и от ужаса визжали не переставая.
С ханшей произошла разительная перемена, так что если бы кто посмотрел на неё, то усомнился, воскликнув: «Да точно ли это Тюлюбек?!» Растрёпанные волосы, искаженное от злости и отчаяния лицо, тощие груди, выглядывавшие из одежды, длинные руки-когти — делали её похожей на какую-то страшную кикимору.
Ханшу приковали цепями к столбу.
— Ничего не хочешь нам сказать напоследок, хитрая ведьма? — спросил податаманье Борислав, ставший теперь главным.
— Вы думаете, — обратилась она с гордым видом к начальным людям, — я буду молить вас о пощаде, просить оставить жизнь несчастной женщине? Вы сто двадцать лет были рабами, и мне, татарской ханше, в жилах которой течёт кровь Субудая-богатыря, противно даже смотреть на вас!
— А, — вспомнил атаман, — это тот проходимец, который вместе с трусом Батыгой испугался драться с новгородцами? Пусть он сейчас из своего адского котла полюбуется, как его поганое семя будет гореть. Ладно, зажигай! — приказал Борислав, отвернувшись от Тюлюбек и, казалось, потеряв к ней всякий интерес, — а этих, — махнул он в сторону пленных татар, — перебить до единого!
Он хотел побыстрее убраться с этого проклятого места. Ханша действительно не стала просить пощады. Она презрительно смотрела поверх голов ушкуйников, когда дым обволакивал её тело, но всё-таки пытки огнём не выдержала. Тюлюбек извивалась, насколько позволяла ей железная цепь, изо рта, как жабы, сыпались чудовищные проклятия, мало-помалу переходящие в непрерывный зловещий вой. Смерть долго не приходила к ней, но вот наконец ханша затихла, деление и люди были стерты с лица земли, и только дым расстилался над степью.
Ушкуйники угрюмо стали собираться в дорогу: грустно им было, таких ударов они не получали давно. Столько хороших воинов было погублено! А ведь предупреждал Прокопий! Но их ждало ещё одно испытание. Удалой Фока, любуясь ножичком ханши, порезал руку. На такие царапины мало-мальски уважающий себя ушкуйник не обращает внимания. Но Фока вдруг завалился набок и захрипел:
— Я, кажись, помираю, помираю из-за...
Он уже не мог издать ни звука и лишь рукой показал на маленький ханский кинжал.
— Вот колдунья! — выругался Борислав. — Отравленный ножик!
Для проверки своей догадки он уколол кинжальчиком ханскую собачку, приставшую к отряду, та взвизгнула и забилась в предсмертной судороге!..
— Я тогда их всех наказал, — закончил Прокопий свою назидательную историю, — все начальные люди у меня стали в простых ходить, а рядовых я лишил наполовину доли.
...Не всегда Кистень был таким удальцом: в жизни у него было больше горького, чем хорошего. Он, выросший сиротой, хорошо знал безрадостную судьбину бедняков. Родился удалой недалеко от Новгорода и получил своё имя благодаря отцу, Никите Меченому, который убил в этот день кистенем
[3] двух волков. Тогда у русичей было два имени: одно мирское, русское, другое православное. Никита Меченый, наградив сына подобным именем, сам того не ожидая, стал невольным провидцем... Но об этом позже. А крестился Кистень Александром, что в переводе с греческого означало «защитник людей».
Счастье улыбалось им, казалось, славянская богиня судьбы Доля решила осчастливить семью: трудолюбивая и добрая мать, удачливый на охоте и в работе отец, послушный сын — чего ещё надо для жизни? Но своенравной богине не всегда любо, чтобы люди жили хорошо.
Как-то татарский отряд, прорвавшийся в Новгородчину, напал на их деревню. Нападение было внезапным, поэтому никто и не подготовился к обороне. Лишь боярин Аникей, дом которого стоял в центре, попытался со своей челядью организовать сопротивление. Но его быстро подавили, а самому Аникею и трём его израненным воинам татарский военачальник приказал сломать спины. После этого началась вакханалия убийств и насилий.
Никита Меченый как раз возвращался с охоты; к его досаде, она была неудачной: он не убил ни одного зверя, а в силки не попалось ни одной птицы. Каково же были его изумление и гнев, когда он увидел горящую деревню!..
Подойдя поближе и спрятавшись в кустах, он стал посылать в татар стрелу за стрелой из самострела. Меткость охотника была поразительной, но татары выследили, с какой стороны по ним ведется стрельба. Сразу же несколько человек, вскочив на коней, стали обшаривать местность, однако они не могли и предположить такую дальность полёта!