– Но…
– Самый суровый, Ирина Андреевна! Кому много дано, с того и спрос больше, а Еремеев получил полной горстью, уж поверьте. С ним носились как с любимым ребенком! И орден пожалуйста, и такую должность… Слыханное ли дело, из комсорга полка сразу секретарем комсомольской организации крупнейшего объединения! И чем он отплатил за высокое доверие? Даже вслух произнести страшно! Какую тень бросил на ВЛКСМ! Ирина Андреевна, вы только представьте себе, что начнется, когда об этом процессе пронюхают вражеские голоса!
– Я предлагала сделать процесс закрытым.
– Разумное предложение, но недальновидное, – покачал головой хозяин кабинета, – информация все равно просочится за границу, ведь у нас, к большому сожалению, проживают не только бытовые сплетники, но и диссиденты, радующиеся любой возможности опорочить свою Родину. Лучше уж так. Пусть мир видит, что, хоть у нас и есть отдельные уроды, мы с ними безжалостно боремся.
– Вы совершенно правы.
– Надеюсь, мы с вами поняли друг друга?
– Безусловно.
Завотделом растопырил коротенькие руки так, будто хотел ее обнять, Ирина поняла намек и поднялась. Итак, могущественный партайгеноссе потратил кучу своего бесценного времени, чтобы убедить ее в том, в чем она и так не сомневалась. Почти не сомневалась.
Она пошла к двери, но завотделом вдруг вкрадчиво взял ее под руку и прижал к своему теплому боку.
– Позвольте дать вам еще один совет, – шепнул он, – по-товарищески, по-стариковски… Вы мне глубоко симпатичны, Ирина Андреевна, поэтому скажу без обиняков: оставьте вы своего обормота.
– Что?
– Вас ждет головокружительная карьера, но связь с антисоциальным элементом сильно ее затормозит.
– Простите…
– Вы меня слышали, Ирина Андреевна, а выводы делайте сами. Вы молодая интересная дама, зачем вам портить себе блестящее будущее ради морально неустойчивого человека?
После горкома она не вернулась на работу, а пораньше забрала Егора из садика и повела гулять в парк 30-летия ВЛКСМ на Нарвской. Каток работал, и Ирина взяла в прокате коньки для сына и для себя и заскользила, а тело вспомнило, чему его учили в детстве. Егор едва поспевал за матерью. Они катались больше часа, и хоть щеки покалывало морозцем, а пальцы на ногах обещали, что скоро начнут невыносимо ныть, уходить совсем не хотелось, но тут на лед выкатилась компания взрослых мужиков с клюшками, и для детей стало просто опасно. Ирина хотела было возмутиться, но обнаружила, что время позднее, девятый час, детям пора по домам. Может, проявила широту натуры, в конце концов, мужикам тоже хочется погонять в хоккей, а может, просто струсила. По дороге домой она совершила кощунственный для ответственной матери поступок – повела Егора в пышечную напротив метро.
Там в полуподвальчике с высокими столами они вкусили божественно прекрасного с мороза зажаренного теста, сочащегося маслом и густо присыпанного сахарной пудрой, и выпили густого, чуть теплого сиреневого кофе из граненых стаканов.
Глядя на сына, счастливого и обсыпанного пудрой не хуже, чем та пышка, Ирина не могла понять, счастлива ли она.
Партийный босс сегодня посулил ей великолепную карьеру, нужно только сделать две вещи: приговорить к расстрелу Еремеева и бросить Кирилла.
Что ж, Еремеев виновен и заслуживает самого сурового наказания, а что до Кирилла… Эту дилемму ей, похоже, и вовсе решать не придется.
Он не звонит уже почти неделю, и любой здравомыслящей женщине ясно, что это значит.
«Зато стану депутатом, – усмехнулась Ирина, – а это все равно что переехать в другую страну».
Появится просторная квартира вместо нынешней живопырки, доступ к хорошим продуктам без очереди, служебная машина… И не придется в ужасе гадать, поступит ли Егорка в нормальный вуз. Интересно, каково это вообще на вкус – уверенность в достойном будущем для своего ребенка? Когда живешь и знаешь, что он при любых обстоятельствах будет учиться в престижном институте, а после распределится на престижное место?
И ради этого не придется идти против совести и отказываться от любви, потому что любовь сама от нее отказалась.
А Еремеева никто не заставлял убивать, так что пусть получает на всю катушку. Можно, конечно, запросить еще одну судебно-психиатрическую экспертизу, чтобы признали его сумасшедшим, но оставим это как запасной вариант.
Подошел троллейбус, почти пустой. Час пик прошел, люди разъехались по домам.
Ирина с Егоркой сели и стали смотреть, как мимо проплывают мрачные и тоскливые дома Нарвской заставы, еле видные в желтых кляксах фонарей.
Она вдруг представила, будто город затопило темной водой и они, горстка выживших, плывут в этом троллейбусе, как в батискафе.
«Вообще очень странно, что Еремеева не признали сумасшедшим сразу, – подумала Ирина, прижимая к себе сына, – это реально странно. Коммунист слетел с катушек – тоже плохо, конечно, но не так ужасно, как когда он в здравом уме и твердой памяти начинает уничтожать ни в чем не повинных граждан. Безумие – это болезнь, а заболеть каждый может. По идее партийные органы должны были настоятельно рекомендовать докторам признать Еремеева сумасшедшим. Почему этого не было сделано? Врачи пошли на принцип? – не поверю. Всю жизнь признавали психами кого надо, а тут вдруг уперлись. Почему тогда? Черт, надо было с этой красной звездой обсудить вариант повторной экспертизы. О, вот я уже начинаю мыслить как номенклатура! А ничего стыдного! Я хорошо работаю, я умная, так почему бы не расти? Чем я хуже какой-нибудь героической доярки, заседающей в Президиуме Верховного Совета? Почему мне должно быть стыдно, что меня заметили и оценили?»
Набегавшийся и наевшийся пышек Егор стал клевать носом еще в троллейбусе. На всякий случай поканючил, чтобы разрешили посмотреть фильм «после «Времени», но когда зазвучала мелодия прогноза погоды, сын уже крепко спал.
Поправив ему одеяло, Ирина пошла в кухню и начала готовить суп на завтра, с тоской поглядывая на молчащий телефон. Она скучала по Кириллу.
Прав, прав звездообразный партиец, безусловно прав. Если она хочет карьеру, то выходить замуж за Кирилла никак нельзя, и неважно, вернется он в рок-музыку или нет. Хотя, скорее всего, вернется: от призвания так просто не отказываются. И что тогда скажут о ней люди? «Дорогая Ирина Андреевна, – скажут они, – да вы типичная двурушница! На людях вы ратуете за победу коммунизма и все такое прочее, а дома делите постель с оголтелым диссидентом, который спит и видит, как бы Родину продать!»
Нет, надо не страдать и мучиться оттого, что Кирилл ее бросил, а от всей души пожелать счастья той женщине, которая его увлекла. Как в песне – если к другому уходит невеста, еще неизвестно, кому повезло. А что сердце ноет, так это от уязвленного самолюбия.
А слезы на глазах исключительно потому, что она режет лук. Вот, стоило бросить его в кастрюлю, как они сразу высохли.