Земля случайных чисел - читать онлайн книгу. Автор: Татьяна Замировская cтр.№ 65

– Когда я жила в Минске, это был один из самых дешевых, но и самых страшных напитков, – объяснила я. – Понимаешь, он основан на травах, так вот, там какие-то жуткие, болотные травы. У нас в стране много болот. Вообще считается, что Беларусь – легкие Европы, но это не из-за лесов, хотя леса там тоже завались – а из-за болот. Они дышат. Так вот, эти болотные бальзамы обладают очень жутким действием. Одно время я даже думала, что они вызывают суицидальные эффекты, но это неправда.

– Ты выглядишь как человек, который одержим суицидальными мыслями, – заметила Лия. – Но с демонстративной целью одержим. У меня была такая подруга когда-то давно. Но ладно, продолжай.

Бабушка медленно, с триумфом поставила мерцающий оранжевостью чайник на середину стола. Я вопросительно глянула на нее и продолжила:

– В общем, я пила его буквально несколько раз – и каждый раз это вызывало очень так себе ощущения, вплоть до измененного состояния сознания. Особенно в последний раз. У меня даже были провалы в памяти. Так вот что я подумала. Мне показалось, что в этот бальзам добавляют некую особенную болотную травку забвения. Такую очень местную травку. Может быть, даже не в каждую бутылку попадает эта травка. Отлично помню, как в юности выпила стакан этого – чуть сдержалась, чтобы с балкона не прыгнуть, так страшно было.

«Чорный бусел» в моей памяти всегда был связан со смертью. Сургучный деготь смерти, жидкий и жуткий. Бутылки от этой разрушающей память субстанции нашли на даче, где один влиятельный оппозиционный журналист якобы покончил с собой, повесившись, – все прекрасно понимали, что ни черная грохочущая слякоть, исчезнувшая из бутылок прямиком в небытие, ни навык вязания петель никак не связаны с этой смертью, и что за этим стоит нечто намного более страшное, необъяснимое и ясное одновременно. Уже спустя много лет, когда в русскоязычных медиа появились новости о двух красивых и несчастных подростках, весело расстреливавших в прямом эфире из лубяного окошка дачной избушки воображаемых собак, а после якобы застрелившихся в процессе штурма, я заметила, что подростки, испуганно и бойко всматривающиеся в глазок камеры, пьют тот самый «Чорны бусел». Каким-то образом субстанция странной смерти попала и в этот дачный домик – конечно, на самом деле, как мы обсуждали с приятелями, подростки вовсе не покончили с собой, мы же все прекрасно понимаем, но почему здесь тоже этот «Чорны бусел»? Как так вышло, что эти две неподъемные, тяжелые для понимания, истории ухода связаны со скрытой от посторонних глаз видимостью суицида – и почему в обеих фигурировал этот чертов «Чорны бусел»? Словно соединение бальзама и дачного домика наверняка уже гарантирует жуть, смерть, несправедливость, отчаяние, штурм.

От бальзама «Чорны бусел» мне действительно всякий раз было плохо. Мы изредка пили его с друзьями в Минске – он был дешевле вина, но благороднее и абсентнее водки – но быстро завязали с этим делом. Последний раз вызвал у меня что-то вроде смутной, вязкой галлюцинации и панической атаки около кинотеатра «Молодость» – может быть, и не было такого кинотеатра в Минске моей памяти, но атака с провалами в памяти точно была; не исключено, что она была связана и с той жуткой, растиражированной в СМИ смертью, и тут даже не важно, что случилось раньше или позже, – моя память безошибочно шепнула: страшно, не приближайся.

– Снова твои мрачные воспоминания как жанр, – хмыкнула Лия. – Бальзам как бальзам, просто, видимо, ты пила его в какие-то черные дни.

– Тогда за них и выпьем – за черные и недосягаемые дни нашей цветущей юности! – улыбнулась бабушка и сделала маленький глоточек. Я взяла рюмочку и выпила ее залпом, потянувшись ледяными пальцами за чаем, – хотя, конечно, по правилам следовало вылить рюмочку не в себя, а в теплый чаек; так, наверное, черные дни нашей цветущей юности, разбавленные монотонной субстанцией взрослой будущей жизни, делают ее то ли немного ярче, то ли просто добавляют полынной горечи.

В ту же секунду я оказалась около кинотеатра «Молодость» с маленькой бутылочкой бальзама «Чорный бусел» в руках. Около меня стояли мои верные боевые подруги Маша и Ядя: юные, курносые и воинственные, как язвенная болезнь.

– Глотни еще, – сказала Ядя. – Сразу все забудешь. Он уже ушел, все, точно. Я видела, на остановку пошел троллейбусную. Как увидел тебя, так развернулся и ушел.

– Да не ее он увидел, все она правильно говорит, – сказала Маша. – Он увидел там у кассы Ясю с Сережей. и сразу же ушел. Он из-за Яси убежал.

– Он из-за обеих убежал, обеим было стыдно в глаза смотреть, он просто не знал, что вы обе тут будете, причем Яся даже не одна, а с мужиком. Пусть дома теперь сидит и никогда не увидит живьем Киру Георгиевну.

– Увидит, – сказала я. – Мы случайно ее на Привозе встретим через четыре года. Но все равно никто никого не узнает, хотя как бы и прецедента не будет.

Ядя покачала головой и забрала у меня бутылочку. У меня закружилась голова, я показала знаками: дай еще, мне плохо, у меня трясутся руки. Ядя показала знаками, пародирующими мои: отстань, ты должна успокоиться, перестань так нервничать из-за этого мудака. Мне хотелось сказать себе: не нервничай, все пройдет, и ты даже не представляешь, как именно оно пройдет, – но никакого доступа ко мне у меня не было. Все было ужасающе реальным: и асфальтовая снежная течь под ногами, и морозный гомон на белом крыльце, и погасшее обшарпанное некогда неоновое слово «Молодость» над нашими головами, и ощущение дрожи в кончиках пальцев.

Мы зашли вовнутрь – я на подкашивающихся ногах; Маша и Ядя поддерживали меня с двух сторон. Я увидела Ясю и Сережу, смущенно кивнула им. Яся улыбнулась и отвернулась. Действие морозного глотка бальзама понемногу отступало, как и этот мучительный флешбэк: я зажмурилась и перебирала ногами, как медленное конвейерное животное, ожидая, когда все наконец-то закончится. Я совершенно забыла, как нужно себя вести, чтобы вести себя правильно. Меня все время тормошили, я чувствовала себя отвратительно, мне хотелось повторять себе: эй, все закончится хорошо, но меня во мне не было, а все, что во мне было, являлось лишь этим намерением хоть как-то сообщить себе, что все закончится хорошо.

– Когда мне станет получше, – наказала я Маше и Яде, – обязательно скажите мне, что я просила себе передать, что все закончится хорошо. Я видела будущее. Его было много. Райские сады, вся брынза Привоза, все собаки Бугаза. Нью-Йорк, Бродвей, апокалипсис. Мы все умрем, но всё увидим.

– Как ты нас уже с этим достала, – сказала Ядя. – Почему бы тебе просто не сделать из этого всего сценарий и не прислать его Кире Георгиевне?

– Потому что она сделает еще один фильм по собственному сценарию, а потом принципиально откажется снимать, вот почему, – ответила я.

– И мы все умрем, – подытожила Ядя и запела. – Мы все умрем, мы все умреееем! Человек смертен, поэтому он умреееет! Биологическая смерть неизбееежна! Мы этот сценарий не будем снимаааать! За нас его снимет зеленая смеееерть!

Я хотела сказать Яде, что ей не стоит выпендриваться, потому что за нее никакая зеленая смерть ничего не снимет, и она уже через пару лет удачно выскочит замуж и родит двойню, но тут я поняла, что я сижу за антикварным круглым столом мореного южного дуба в квартире арт-бабушки моей подруги Лии, и Лия смотрит на меня так, словно меня уже сняла зеленая смерть – причем сняла не как сценарий, а как котика, от ужаса забравшегося повыше на шаткое древо.