Земля случайных чисел - читать онлайн книгу. Автор: Татьяна Замировская cтр.№ 35

– Снова пугаешь, да что же это такое, – возмутился Сталин. – Не так ему нужно все это сообщать! Не так! Найди слова, в конце концов!

– Она твоя судьба, – сказал Шершавый. – Скажи ей, что хочешь еще двоих, и она перестанет на тебя орать. Ты же знаешь, я всегда дело говорю.

– Он вообще в ужасе, – кричал на него Сталин. – Объясни ему как-нибудь иначе все! Скажи: там твой генетический материал, и поэтому он тоже ты. Скажи: душа человека вместительна, но тело всегда больше души, а разум вообще безграничен.

– Гау-гау-гау-гау! – захлебывалась счастливая собака. Видимо, пришло время прогулки.

Черишев понял, что рожать нужно в воскресенье, и придется делать кесарево, чтобы собака не пробралась. С другой стороны, у собаки тоже должно быть право и шанс стать человеком. Тем более что от собаки избавиться Черишев хотел больше всего. Поймав себя на том, что он мысленно прикидывает абсолютно обратное – то, как синхронизировать роды со временем выгула собаки – Черишев оцепенел от ужаса и бросился звонить бывшей, которая наговорила ему неприятного и бросила трубку, успев сообщить, что уехала на дачу в лес и жжет там в печи всю его чертову библиотеку.

Через пять месяцев у Черишева родилась девочка, и Сталин замолчал. Вот почему у него был полуженский голос! Теперь Сталин изворачивался, как чертова креветка, и жалобно скрипел сутки напролет. Без него Черишеву стало совсем ужасно, потому что заткнуть Шершавого теперь стало невозможно: без Сталина он уже ничего не боялся.

– Сталин бессловесный теперь, видишь? – радовался он, когда Черишев, морщась, менял красной, выгнувшейся, скрипучей девочке подгузник. – Пищит чего-то – а не разобрать. Со всеми так будет! Со всеми!

Насмехался, но жалел. Однажды предупредил, когда девочка заболела скарлатиной, хотя у грудных ее почти не бывает, – сказал, что нужно паниковать, срочно везти в больницу, не ждать «Скорую», потому что через пять минут начнет задыхаться, а «Скорая» еще только-только сворачивает на Углицкого, а потом и вовсе вернется, потому что Мякишев бумажник на вахте забыл, – и все так и было, Черишеву потом возмущенно звонил тот самый Мякишев, приехавший под пустой подъезд, и тот, весь трясясь от возмущения, прокричал ему в трубку про бумажник, который дороже ребенка, и между ними натянулся тяжелый, стальной трос тишины.

Зато без санкций Сталина Пауль наконец-то заговорил по-человечески, и стало понятно, что животные ему были нужны просто для компании, без них он чувствовал себя одиноко.

Пауль оказался неплохим собеседником, интеллигентным и понимающим – оказалось, что он вполне полноформатно вживлен в разум Черишева, коммуникация с ним осуществляется в обе стороны. Видимо, во всем был виноват этот чертов Сталин, провалявшийся почти месяц в инфекционке, и поделом.

Пауль сообщил Черишеву, что, если он вернется к бывшей, никаких голосов, действительно, больше не будет никогда.

– А вы объективно существуете? – поинтересовался Черишев.

– Не совсем, – сказал Пауль. – Не то чтобы существуем. Меня, например, сослали за суицид. За это чаще всего так наказывают. Но я, кажется, уже оттрубил свое – чувствую, что недолго осталось мучаться. Сталина тоже за что-то похожее вроде сослали, но видишь, переродился, нормально, значит. Шершавого – не знаю, за что. По-моему, за что-то ужасное. Ты вроде тюрьмы, понимаешь? Казенный дом.

– А почему вы замолкаете, когда я возвращаюсь к Н.? – спросил он про бывшую. – Вам в это время нельзя разговаривать?

– Когда ты с ней, ты не тюрьма уже, – объяснил Пауль. – Другое состояние. Вот смотри: это как если бы ты сидел в одиночной камере за убийство или там изнасилование, а после того, как ты оттуда вышел, тюрьму бы закрыли, реорганизовали и сделали бы там, например, центр современного искусства, и в твоей камере была бы просто выставка, видеопроекция. Так вот представь, что камера живет в другом измерении, по другим правилам времени. Например, при желании она может пойти в условное завтра и побыть местом с выставкой и видеопроекцией, а может вернуться в прошлое свое состояние тюрьмы с человеком внутри. Но ты-то об этом не знаешь, потому что живешь ровно подряд и вперед – вот и сидишь ровненько свой срок. Просто камера иногда прыгает туда-сюда. Представь, как будет странно, если она у тебя спросит – послушай, человек, почему, когда я оказываюсь в будущем, где вокруг ни боли, ни горя, а лишь современное искусство и счастливые посетители, а внутри меня выставка, там не сидишь ты? Куда ты деваешься? Что бы ты ей ответил?

– Ответил бы, что все изменилось. Что я отбыл наказание и вышел.

– Именно! – обрадовался Пауль. – Вот ты для нас такое же место, камера. Хорошо, что Сталина нет, он бы меня за это вообще в рефлексы чистые отправил, я бы мог только фантомной ногой дергать, как Ликаста. (Ликаста – это имя ящерицы, как выяснилось.)

– Покончи с собой, – встрял в беседу Шершавый. – Спрыгни с крыши. Сходи под поезд. Задуши девочку. Задуши девочку. Задуши девочку.

Видимо, он хотел, чтобы Сталин вернулся, с Паулем ему было совсем плохо.

– А когда отсидишь, что будет? – спросил Черишев.

– По-разному, – ответил Пауль. – Иногда реинкарнируешься, но обычно получается только в биоматериал тюрьмы, как со Сталиным вышло. Иногда в живого взрослого человека получается, но там тоже нужны всякие условия. Иногда пожизненное: у Шершавого пожизненное, уйдет, когда ты умрешь. Поэтому он тебя и уговаривал вернуться к Н. – ему без разницы, с пожизненным-то. Думал, что ты совсем с катушек слетишь и в голову себе выстрелишь – ему только это и нужно.

– Я так никогда не сделаю, – отвечал Черишев. – У меня ответственность. Я не могу их бросить. Они умрут без меня.

– Убей их, – говорил Шершавый. – Просто убей, и они не умрут без тебя. Их, а потом себя.

– Я ничего не могу с ним сделать, – извинялся Пауль. – Мы с ним в соседних как бы камерах, нет возможности. Сталин мог как-то еще. Если ты убьешь девочку, то тогда, конечно, Сталин вернется и его как-то утихомирит.

После нескольких недель этих мучительных разговоров Черишев написал проникновенное письмо Н., где честно ей все рассказал (сошел с ума, начал слышать голоса, приказывают убить ребенка и жену, не хочу причинять им вред, любил всю жизнь только тебя, прости), взял с собой все необходимое и поехал в лес. Вот так оно и происходит обычно, думал он по дороге, все было в порядке у человека, отличная работа, семья, красавица-жена, любимая дочка, а он вдруг взял все необходимое, ушел в лес и пропал, и потом неделями ищут его в социальных сетях и не находят до весны, до первых грибов, до первых навсегда перепуганных грибников.

Не смог найти ни одного подходящего дерева, увидел совсем невысокую крепенькую березку. Затянул, сел на листья, зажмурился. Закурил, принялся кашлять. Подумал: выроню сигарету и листья загорятся, нельзя курить, найдут с вертолетами, если пожар.

Пришел в себя в полной темноте. Казалось, что лежит в невидимой кровати, не чувствуя ни тела, ни пространства вокруг, словно отсутствие тела и было теперь новой категорией пространства. Возможно, это кровать для ожоговых больных, подумал он – неужели все-таки случился пожар и теперь он обезображен и обездвижен? Попробовал пошевелить пальцами ног, но не понял, как это делается, – сама идея шевеления, пальцев и попытки казалась невнятной и парадоксальной, как бесконечность Вселенной и распад атома. Кома, подумал он, ввели в искусственную кому.