— Надеюсь, ты не будешь вышибать долги с пенсионеров?
— Не-а.
Тетка шла следом, когда он направлялся в комнату.
— Надеюсь, твой прикид оценили?
— Разумеется: теперь буду так на работу ходить.
— Вообще-то костюмчик беречь надо, и ботиночки. Но я тебе подберу. У меня есть кожаные кеды, очень легкие и удобные.
— Как называются?
— Не знаю, но там на эмблемке крокодильчик. А еще есть спортивная куртка с капюшоном на натуральной цигейке и тоже с крокодильчиком. Есть свитера…
— Тоже с крокодильчиками?
— Нет, с оленями.
Ерохин опустился на диван, достал телефон и увидел, что у него несколько сообщений.
Твоя жена — ангел с рожками. Она исполняет все, что я пожелаю. Я снимаю ее во время работы и говорю, что выложу эти сладкие моменты на порносайтах. И она отвечает: «Делай все, что пожелаешь нужным». А потом она даже требует, чтобы я это сделал. Лапка! Прелесть! Жаль, мозгов у нее нет — только гиперсексуальность.
Следующее сообщение пришло вдогонку.
Может, проверить наличие у Ларочки мозгов? Надо распилить ей башку пилой. Хочешь, вместе это сделаем? А хочешь — сам. Но лучше взорви эту дуру!
Снова накатила ненависть. Такая, как и прежде. Может, даже еще более сильная. Почему именно сейчас, когда все начинает складываться?
Нина стояла рядом. Она что-то спросила.
— Прости, не расслышал, — сказал он, едва разжав зубы.
— Я спросила: опять что-то Лариса написала? — произнесла тихо тетка. — У тебя такой взгляд, словно…
— Все нормально, — ответил Ерохин, — это по работе.
Но она, судя по выражению ее лица, не поверила. Смотрела на него, ожидая объяснений. И не дождалась. Вышла из комнаты.
Пикнул телефон: еще одна эсэмэска.
И все-таки я выложил. Пройди по ссылке и наслаждайся. Сюжетик славный получился. У меня под окном во дворе стройка. Строят узбеки, разумеется. Предложил им попробовать с красавицей-блондинкой. Такая толпа желающих набежала! Посмотри сам!
Ерохин закрыл глаза.
Все это неправда! Неправда! Неправда!
Подонок просто издевается над ним. Знает, как он любил жену, и теперь наслаждается своей ложью.
Сергей вышел на балкон и увидел валенок, из которого торчала подушка. Вытащил ее за уголок, потом достал из подушки будильник. Будильник отстукивал свой век коротко и хрипло — обреченно, словно понимая, что жить ему осталось недолго.
Ерохин посмотрел через ограждение — девятый этаж.
— Ну что, сбросить тебя вниз? — обратился он к будильнику и удивился, что у него вдруг возникло желание разговаривать с предметом.
Хотя это не просто предмет, а нечто почти родное.
Сергей помнил эти часы с детства, когда они звонили тонко и радостно. Вообще они ровесники. Они оказались в родительском доме, когда там появился ребенок. Отец заводил будильник, чтобы не проспать на работу.
— Сбросить тебя вниз или мне самому туда прыгнуть? — снова вслух произнес Ерохин, с замиранием сердца понимая, что если он разговаривает с неодушевленным предметом, значит, он сошел с ума.
Сергей смотрел вниз, и темнота неизвестности все больше и больше притягивала его. Он наклонился над перилами.
— С кем ты тут беседуешь? — прозвучал за спиной голос тетки.
Она подошла и тоже глянула вниз.
Внизу на скамейке перед парадным сидела молодая мама с коляской и читала книгу.
— Да вот думаю, откуда в нашем доме валенок.
— Это брата валенки. То есть твоего отца, — вздохнула Нина. — В последнюю зиму, когда он… ну ты помнишь, уже все из дома тащил… Пропил ботинки французские на меху. Ну, я ему валенки тогда и презентовала. Он так радовался. Говорил: «Какое чудесное изобретение — не надо ничего зашнуровывать. Сунул ноги, и шлепай, куда надо. И тепло и удобно».
Голос ее сорвался. Она погладила племянника по плечу.
— Я так хочу, Сереженька, чтобы у тебя все было хорошо! Только ты не пей, пожалуйста. Каким же он был красивым, пока не начал пить!
Он не помнил отца высоким и красивым. В памяти сохранились лишь его последние годы, когда он, рано постаревший, прятал глаза и старался не дышать на сына. Плакал непонятно с чего и постоянно просил прощения.
Мать бы не ушла так просто к Брайену. Отец действительно был виноват. Он улетел в Новосибирск, чтобы сделать какой-то доклад. Конференция должна была проходить пару дней, но он вернулся через неделю.
«Ну, задержался: с коллегами обсуждали научные вопросы. Ходил по гостям к людям, которых не видел никогда, но о которых слышал очень многое…»
Так он объяснял Лизе — своей доверчивой жене и матери Сережи.
А потом Лизе позвонила какая-то девушка и рассказала, что она летала на конференцию вместе со своим учителем, которого «безумно обожает». И еще безумно любит. Они жили в одном номере, и у них все было.
Отец не стал отпираться. А мама собрала вещички и ушла.
Как потом выяснилось, к американцу, который был генеральным директором их совместного предприятия, занимавшегося техническими разработками.
Брайену было пятьдесят лет, он был статным и холеным. Лиза работала у него директором по персоналу, а говоря по-советски, начальником отдела кадров.
Чтобы попасть на это место, ей пришлось участвовать в конкурсе, а потом пройти собеседование. Она всех конкуренток обошла, потому что была не только молода и красива, но и знала два языка, не считая русского. И когда она, как и все претендентки, ответила, что не является агентом КГБ, то почему-то поверили только ей.
Когда отец узнал, что она ушла к своему директору, то сразу пошел бить американцу морду. Вошел в его кабинет и сразу начал.
На вопли начальства сбежались все сотрудники и, конечно же, секретарша-переводчица, которая с удивлением узнала, что ее шеф прекрасно общается на великом и могучем.
Брайен забился под дубовый стол, прикрываясь папкой с чертежами и органайзером.
— Ник, что ты делаешь? Ник, ведь мы с тобой друзья! Ой… Прекрати, Ник! Мне же больно, мать твою!
На его вопли прибежала и охрана, и даже вызванная кем-то милиция.
Сотрудники стояли и смотрели, как высокий и красивый сорокалетний мужчина молча лупит ногами по кому-то, зажавшемуся между двумя тумбами стола.
— Что здесь происходит?! — закричал старший милицейского наряда.
— Ничего особенного, — объяснили ему, — советский ученый, доктор наук, лупит пройдоху-американца.
На всякий случай профессора Ерохина задержали. В отделении ему объяснили, что американцев бить нельзя. И даже не потому, что у них есть права человека, а у нас нет. А потому, что с ними теперь дружба, вот когда эта дружба закончится, можете делать, товарищ ученый, все, что захотите. А мы поможем.