Пациент особой клиники - читать онлайн книгу. Автор: Себастьян Фитцек cтр.№ 63

А ставить вопрос так: «Кто может быть заинтересован в том, чтобы Макса не нашли?»

В этот момент Тилль оторвался от чтения и впервые внимательно осмотрелся, зафиксировав взгляд на плитке, которой была отделана ванная комната. Он смотрел на нее так, как будто в серых швах на полу крылся ответ на вопрос, почему эти строки затронули все его существо гораздо сильнее, чем записи на прочитанных ранее страницах, в которых маньяк описывал встречу с Максом.

Возможно, причина коренилась в том, что эти строки были… искренними? Как ни странно, другого определения ему в голову не приходило, и у него на самом деле возникло ощущение, что в словах Трамница крылась правда, как бы трудно она ни воспринималась. Особенно в следующем признании:

«В жизни все является вопросом мотивации. Я убиваю потому, что только экстремальные раздражители могут показать мне, что я жив. Мне нравятся слезы. Причем в глазах не только жертв, но и их близких. Вот почему я признался в содеянном. Мне хотелось почувствовать боль родителей, смотревших на меня с отчаянной ненавистью в зале суда. При условии, что они были еще живы, конечно. Ведь от Мириам Шмидт, матери Лауры, я уже избавился.

Мне доставило величайшее удовольствие увидеть, как глубоко были потрясены и каким отчаянием наполнились сердца остальных родственников моих жертв, когда обвинение описывало мои поступки. Отцы, матери, братья и сестры… все они хотели меня убить. А когда меня признали невменяемым, то есть человеком, не осознающим свои поступки, и объявили о том, что я навсегда буду заперт в особо охраняемой клинике вне их досягаемости, то в их глазах мерцала бешеная, почти сумасшедшая боль.

Что ж, Тилль, отец Макса, ты подобрался ко мне. Но мог ли я ожидать, что мы здесь встретимся? Зачем мне было лишать себя удовольствия от лицезрения твоей боли и отчаяния при столь маловероятной встрече в лазарете «Каменной клиники»? С какой стати мне было признаваться?»

При чтении этих строк Тилль вздрогнул и по всему его телу побежали мурашки. И вызваны они были вопросом всех вопросов. Вопросом, который Беркхофф еще никогда не задавал себе, хотя он и напрашивался сам собой: «Почему Трамниц не признался?»

«В жизни все является вопросом мотивации», – еще раз прочитал он.

Затем Тилль поднял глаза и удивился – слезы высохли. И это после того, как в последние дни он часто плакал по большей части от боли, а иногда и при мыслях о сыне. Их не было, по крайней мере, в данный момент. Теперь ему стало больно даже моргать – по высохшей радужной оболочке веки проходили, словно железные терки.

«С какой стати мне было признаваться?» – вновь вспомнился Беркхоффу вопрос, поставленный Трамницем.

Тилль встал, плеснул себе воды на лицо, втер ее в глаза и попил, но облегчения при этом не почувствовал. Его по-прежнему мучила жажда, а глаза продолжали болеть, как будто хотели просигнализировать о том, что пора прекращать читать дневник.

Но Беркхофф осознавал, что надо продолжать чтение, поскольку он понял, как Трамницу всего лишь с помощью нескольких слов удалось задеть его за живое.

Этот зверь хорошо знал, как надо бередить раны своей жертвы. Подобно многим психопатам, Трамниц мог читать мысли людей, которых мучил, как открытую книгу. И он понимал надежды, желания и страхи своих противников намного лучше, чем психотерапевты, к которым они обычно обращались.

«Я был так слеп, – подумал Тилль и снова сел. – Так ослеплен».

Все это время он исходил из соображения, что в преступлении виновен один лишь Трамниц. Беркхофф вспомнил, как Скания на его вопрос о том, насколько полиция уверена в этом, ответил: «До недавнего времени наше предположение составляло девяносто девять процентов, но час назад у нас появилась стопроцентная уверенность».

Из этого Тилль и исходил, ни на секунду не допуская мысли о том, что в преступлении могут быть соучастники. И хотя у него возникло смутное, можно даже сказать, совершенно абсурдное, нелепое и идиотское подозрение о том, кем мог бы быть этот соучастник, Беркхофф постарался отбросить все подобные мысли и сосредоточиться на чтении, надеясь найти в записях доказательство необоснованности своей страшной догадки.

«С какой стати мне было признаваться?

Если ты не сможешь дать разумный ответ на этот вопрос, тогда вернись к исходной точке моих размышлений: кто может быть заинтересован в том, чтобы Макса не нашли?»

«Рикарда», – мелькнуло в голове у Тилля.

От этой мысли ему стало нехорошо, и он закрыл себе рот рукой, пытаясь отогнать ее. Но его мозг продолжал делать свою работу.

«Она не признает меня и зовет по имени, которое могла узнать только от Скании. А он покончил с собой!» – размышлял Беркхофф.

От хода таких мыслей Тиллю показалось, что в нос ему ударил горький запах собственного пота, напитанный страхом, болью и отчаянием от ее предательства, хотя у него не было ни малейшего основания и даже повода подозревать Рикарду в столь чудовищном поступке.

«Хорошо, – продолжал рассуждать Тилль. – Порой мы ссорились. Я излишне баловал Макса, и она хотела второго ребенка».

Об этом даже писали в газетах, причем журналисты, узнав о его вспыльчивом, несдержанном характере, в погоне за сенсацией слепили некую новостную смесь, придав ей броский заголовок: «Какие отношения могут выдержать такое?» Именно так вопрошал один еженедельный журнал на своей третьей странице. Но были суждения и похлеще: «Не развалился ли брак еще до исчезновения Макса?»

Некая журналистка, смакуя подробности и подавая их в виде сенсации, рассказала своей читательской аудитории о том, что Рикарда хотела второго малыша именно для того, чтобы Макс не оставался единственным ребенком. Отец был слишком привязан к своему сыну и позволял ему делать все, что заблагорассудится, только потому, что он был слишком похож на него.

Слишком похож?

Дневник Трамница выскользнул из рук Тилля, и он прикрыл ими свое лицо.

«Неужели она ненавидела Макса, потому что он напоминал ей обо мне?» – пронеслось в голове у Беркхоффа.

При этом парадоксальным являлось то, что чем больше Тилль думал о своей жене, тем бледнее становился ее образ.

«Да, она хотела второго ребенка. Да, мы поссорились, – размышлял он. – Но неужели Рикарда испытывала ко мне такую сильную ненависть, что решила забрать у меня Макса, чтобы я сошел с ума?»

– Нет! – громко прохрипел он.

И это короткое слово, казалось, глухим эхом отразилось от стен небольшого и ярко освещенного туалета. Причем свет почему-то стал разгораться с каждой секундой все ярче, а ему становилось все жарче и жарче. Постепенно он стал ощущать себя как в сауне, в которой кто-то установил такой температурный режим, чтобы довести его душу до кипения.

– Бред какой-то! – воскликнул Тилль.

Действительно, в таких рассуждениях не имелось никакого смысла, ведь Рикарда не являлась преступницей и уж тем более не была каким-то криминальным супергением, чтобы заранее предвидеть план своего мужа по внедрению в клинику под видом больного пациента.