Замыкающий - читать онлайн книгу. Автор: Валентина Сидоренко cтр.№ 64

– А тебя-то я вспомнил, Эдичка! Вот как бы ты меня сейчас?! Поди, веревку-то мылил уже?

– Мылил!

– То-то! Все вы Ваньку хаете. А как приспичит – дак к Ваньке!

Эдуард Аркадьевич осторожно кашлянул.

«Начинается!» – недовольно подумал он и тоскливо глянул на Тишку, старого кота, дрыхнувшего под духовкою.

– Че там Иркутск? – вяло спросил он, помолчав.

– А че ему сделается? Такой же. Два дня в нем пожить даже интересно. На третий чувствуешь в себе первые признаки шизы. Крыша едет! Эдичка, нельзя жить в воздухе! Ты понимаешь, человечество понаделало себе могил – клетки эти, и, как шизики, им радуются. Живут, как бесы, – в воздухе. А русским – для нас это смертельно, Эдичка! А мы с тобою, как баре. Земли – сколь душа желает. Просторище! Тайга. Воздух – хоть ложкой трескай. Вода – чиста, что ангел… Друг мой, да разве такие земли бросать? – Иван нахмурился, потемнел лицом и крякнул: – Кинули… ети их в душу… Все покидали… Ну, давай-ко остаточки доберем и на волю. Стосковался я по Егоркино своему, сил нет!..

День разгулялся, выпендрился нарочно для Ивана. Солнце сияло, плавало золотою ладейкою в небесной голубизне. Простор отдавал свежестью, грибной прелью, талой водою. Деревенька раздвинулась, соизмерилась, приняв строгий и стройный, почти жилой вид. Кажется, сейчас вскинется петух на пожелтевшем под солнцем заплоте, и за ним взлают собаки и поднимутся, и оживут деревенские живые оркестры.

Иван вышел на улицу без куртки, в толстом вязаном кольчужкой свитере, только замотал шею длинным серым шарфом. Он покраснел от выпитого, погрузнел, еще более набычился, но шел крепко, забирая под себя чуть кривоватые, пружинистые ноги.

– Приветствую, Егорушко! – крикнул он на всю деревню. Из соседней усадьбы полетели мелкие птахи. – Эко простору. Все наше, Эдичка! Хочешь, отдам тебе, как в сказке, полцарства! Вот поделим деревню: половину тебе, половину мне. А Сапожниковский пусть стоит – общий будет. Князьями заживем…

Эдуард Аркадьевич не разделял восторг Ивана. Убогая и брошенная деревушка казалась ему еще более неказистой в великолепии осеннего света. Его распарила водка, разморила сытная еда и хотелось вернуться в тепло и уснуть. «Чего по ней ходить, – думал он о деревеньке, – находился. Даром не нать…»

Но он свесил нос и поплелся за Иваном, все трогая ворот своего плаща, словно этот жест мог оградить его от ветра. Иван шел сквозь ветер головою вперед, словно прорезал его. Он мог часами ходить по деревне, лазить по чердакам, заглядывать в бани, показывать углы и балки, с которыми, по его рассказам, связана вся его жизнь! И Эдуард Аркадьевич удивлялся, как много Иван облазил и прожил в детстве.

– Вот здесь, Эдичка, во, во, здесь! Я еще в первом классе расшиб нос. Расквасил его будь здоров! На конюшне нашей сторожем был такой роскошный мужик, как я сейчас понимаю, дядька Сизов… Василий-елки-палки, как его звали. Одноручка после войны. Пьяница был горький. Царство ему небесное. Трубку все курил. Трофейную. А у нас верховодой был Сенька Кум – татарчонок. Вот если он сволочь, то уж от мамки такой…

Эдуард Аркадьевич сонно кивал головой. Он уже не удивляется, что Иван сотни раз за эти годы показывает ему это место, бойко и со все новыми подробностями рассказывая о том, как Сенька набил пьяному одноручке трубку порохом и поджег, и как они бежали от Василия, и как Иван расквасил себе нос, а потом его выпорол отец, и он пострадал за татарина. Он уже знал, что от переулка Иван обойдет деревушку, пересказывая на все лады жизнь земляков, которые покинули однажды с Богом эту сиротку-деревушку и растворились в могучей и мрачной ауре цивилизации. Иван крепко пружинил по деревне, широко ставя свои короткие криволапые ноги, подставив ветру красное, горячее лицо. Он цепко, по-хозяйски, словно свое подворье, осматривал деревушку, энергично орудуя указательным пальцем.

– Онюшки! Глянь-ка, у Таюра Веньки как угол дома повело. Подгнил листвячок, все… Ты знаешь, этот Таюра таким был хозяином! Уж такой был дошлый до работы. Минуты не сидел. Я его таким и помню – маленький, жилистый… Весь искрученный жилами. Руки вздутые от работы. Он все буровил по дому. Такой уж был жук, я тебе скажу… Ему не попадайся. Я один раз пробежал мимо него и не приостановился поздороваться, дак он мне уши так надрал, недели две горели огнем. Да-а-а… И уехал, – задумчиво добавил он. – Так он бился за этот дом… Столько сил вбухал… А собрался, шапку набок… помню, какой-то такой непонятный сидел на узлах своих… И уехал…

Иван прочесал пятернею серебристый дыбок затылка, вздохнул и зашагал дальше.

– Это надо, чтобы бес вошел в нас так, что вот бросить кровное… Одни огородины его что стоили. Ведь годами навозили! Они – огороды – как пух были – перинами. Земля черная, влажная. Стадо шло – земля дрожала, пыль столбом… Вечерами молоком пахло, старчеством. Они, старики-то, к вечеру вылезут на лавочки и сидят. Бабки в платочках, у стариков бороды белые-белые… иной раз чуть не до пупа. Ребятишки кругом, кони на лугу… – Иван остановился и вдруг сел на землю посреди дороги и замолчал. Эдуард Аркадьевич настороженно навис над ним. Он понимал, что этот обход добром не кончится, и нервно перебирал пальцами в кармане плаща, тоскливо взглядывая под солнцем в глубокую синеву остановившейся Мезени. – Бороды были белые-белые, – пробормотал Иван повтором… – Кони на лугу… А сейчас даже трава не такая – лезет по-жидовски. Серая какая-то, безрадостная. Не пахнет совсем. Цветы – и те не пахнут!

Эдуард Аркадьевич согласно и ожидающе вздохнул, и этот вздох раздражил Ивана. Он резко снизу вверх скосил на него синие пятаки своих глаз, вскочил и молча повернул к своему дому… Идя за ним, Эдуард Аркадьевич обреченно глядел в спину соседа, мускулы которой ходили, как желваки, и удивлялся мощной его живости – всегда и весь ходуном. Седая холка на голове Ивана дыбилась и шевелилась.

«О чем это он? – тревожно подумал Эдуард Аркадьевич, пристально вглядываясь в его затылок. – И почему это я все должен выслушивать?»

Он вогнул шею в плечи и увидел, как засален и стар его плащ.

– Ты знаешь, в этом году птица еще не летела, – робко сказал он, чтобы не молчать и перевести разговор на менее острую тему. Он знал все, о чем скажет Иван, почти дословно. Эти разговоры бесконечные, и как он считал, однообразные, повторялись всякий раз, как сосед возвращался из города и словно впервые встречался с заброшенной деревней.

Иван молчал, двигаясь впереди всем своим живучим, ходким телом.

– Тепло будет, – неуверенно затихая, пробормотал он. – Еще постоит… Раз птица не полетела.

– Во. Видал?! – Иван резко обернулся и поднес ему под нос кривоватую толстую фигу. – Я тебе, жиду, под пятку земли не дам.

– Я «полтинник», – добродушно заметил Эдуард Аркадьевич и помигал над красноватой дулей. – Замерз я, Ваня…

– Никому я на ладонь не отдам. Все. Напродавался Ванька! Раздал все. Теперь как у латыша: хрен да душа!

– Латыши довольно зажиточный народ, – задумчиво сказал Эдуард Аркадьевич.