– От них получили? – показал нож Михей.
Пленники невинно закивали.
– Неужто весь полк перебили? – Михей Стадухин опасливо перекрестился при общей тишине.
– Не может того быть! – зашумели спутники. – Без малого сотня хорошо вооруженных…
– В море всяко бывает! – задергал себя за бороду Селиверстов. – Могло кочи побить о камни, кто живой из студеной воды выбрался – голыми руками бери.
Мореходы узнали от пленников, что с восточной стороны больших рек нет, – указывали на юго-восток, дескать, там есть, – Нанандара, Чендон. Оттуда они и пришли.
– Погыча? – нетерпеливо спросил Михей.
– Пахача! – замахали руками в ту же сторону.
На расспросы о Великом Камне пленные показывали, что чукчи приходят сюда с Нанандары на больших байдарах. На тех реках много разных народов и они беспрестанно воюют между собой.
– Выходит, дальше надо плыть! – приглушенно пророкотал Селиверстов.
– Какие там три дня? При хорошем ветре верст с тысячу прошли за семь-то суток, а до реки, дай Бог, еще столько же… Если не больше!
Погас чувал. В жилухах, под парусом было жарко и душно от множества сгрудившихся тел. Казаки и промышленные спорили, ссылаясь на прежние слухи и домыслы. Два Ивана, Казанец и Баранов, терпеливо ждали, когда им дадут раскрыть рты. Старший Стадухин водил глазами с одного говорившего на другого, озадаченно чесал за ухом. Взгляд его остановился на Казанце. Он цикнул на разговорившихся спутников, призывая к тишине.
– Указывают, – постанывая, заговорил раненый, – что прямой путь далек, туда и обратно кочуют все лето, а берегом они не ходят из-за чукчей.
Кокоулин, выставив челюсть с бородой, показал пленникам заморный моржовый клык, стал выспрашивать знаками, есть ли такая кость там, откуда они пришли? Коряки замахали руками, показывая, что этого добра там много.
– Как много? – оживившись, набросились с расспросами казаки и промышленные, пытали знаками, словами и решили из ответов, что клыков на морских отмелях так много, что им можно загрузить десять судов размером с коч. Заморная кость там никому не нужна, поэтому ни во что не ценится.
В расспросах громче всех шумел Юша Селиверстов: он то ерзал и злился от непонимания, то тряс бородой, вскакивал и крутился возле пленных, как петух с отрубленной головой.
– Пахача, Чендон, Нанандара там? – тыкал пальцем на юг. – Кочи пограблены где? Говорят, там же! – перебивал споривших. – Не по мелководной же речке они волоклись? Надо плыть на восход?..
Коряки, услышав знакомые названия рек, опять замахали на юго-восток, знаками уверяли, что костей там много.
– Где-то рядом конец Камню! – громогласно вещал Селиверстов. – Или он поворачивает к полудню.
Михей Стадухин помалкивал, вызывая недовольство спутников. Его туманный взгляд блуждал по говорившим и спорившим, ум цепко отслеживал сказанное. Он остро чувствовал, как редеет запал, на котором уходили с Колымы и шли к восходу, гадал, что сломило людей: буря с отгонными льдами или известие о гибели колымских кочей? Ночью атаман долго не мог уснуть. Кутаясь в одеяло из волчьих шкур, поднялся на корму. Ярко светила луна, низкие рваные облака стелились над морем, оно было тихим, берег пустынным: ни моржей, ни шумных, крикливых гагар, ни гусей. Из черной воды беззвучно высовывались морды любопытных нерп и так же тихо исчезали. Сна не было. Михей сменил часового, мешавшего ему думать, и дождался рассвета. На востоке, на черте видимого берега и моря, разорвало тучи и открылось громадное темно-красное солнце, зарозовел плавучий лед, закрывший путь. С полуночной стороны ползли темные тучи, вскоре они плотно прилегли на воду и заморосил дождь. Перемежаясь со снегом, он шел всю неделю.
Глядя на грязно-желтую, раскисшую тундру в холодном тумане, слушая нестерпимые вопли гагар, которые то каркали, то хохотали человеческими голосами, стервенели лица мореходов, все злей и отчаянней споривших о реках, с которых прикочевали коряки. Одни заводили разговоры о том, что никакой Погычи нет, но за кормой оставлены лежбища моржей с заморным рыбьим зубом. Вместо того чтобы идти в никуда, надо вернуться и взять богатство из-под ног. Немногие хотели идти дальше, спасать людей Семейки Дежнева, если некоторые остались живыми.
Хлеб был съеден, рыба в море не ловилась, моржовое мясо и жир с удовольствием ели только пленные коряки, казаки и промышленные питались птицей. Не дожидаясь улучшения погоды, Михей собрал людей в круг, стал спрашивать каждого: ждать ли разводий и ветра, чтобы идти дальше, или возвращаться? Из расспросов понял, что заводчиком возвращения был Юша Селиверстов и его поддерживали многие. Стадухин стал путанно говорить, что не может того быть, чтобы коряки поголовно перебили почти сотню ушедших к Погыче. Надо идти на помощь и зимовать.
– Они же живут! – поддержал брата Тарх, указывая на коряков. – Почему мы не можем?
– Они к зиме откочуют… Не дураки оставаться в голодной тундре.
– Зимовать, так в заливе, открытом Мезенцем и Пустозером, – загалдели сторонники Селиверстова. – Сказывают, там голец жирней, чем в колымской протоке, птицы больше, чем на Колыме и Индигирке. Чтобы не поморить себя голодом, хотя бы туда вернуться…
– Оттуда при доброй погоде сушей добраться до Колымы легче, чем строить зимовье, – криво усмехаясь, осадил крикунов атаман. Усы его словно выцвели без солнца, свисли к подбородку и были в цвет бороды. – Или вперед, или назад, так решать надо!
– Все перед походом брали кабалу в надежде на богатые промыслы. Если жить зиму ради брюха и ждать другого лета – пропадем в долгах. А здесь – какой соболь? Лучше вернуться на известные места и по пути выбрать кость, – разумно рассуждал торговый человек Анисим Мартемьянов, взволнованно теребя пышную бороду.
– Выбрать, сколько нагрузим, – с задором задергался целовальник и мореход. – И плыть в Якутский, просить хорошие кочи, хлеба. От коряков явственно знаем, что моржей и заморной кости там много.
Не желая дальнейшего спора, атаман бросил шапку на одну сторону, целовальник – на другую. Рядом с атаманской упали шапки Тарха, Василия Бугра, Евсея Павлова и Юши Трофимова. Последний поперечно проворчал:
– Вдруг Бог даст еще семь дней разводий и попутного ветра?
– А как не даст? – вскрикнул Селиверстов, задирая на Трофимова острую бороду.
Анисим Мартемьянов, вложивший в поход все, что имел, покачал головой с потупившимися глазами и пробубнил, что покойникам прибыли не надобны.
– Как всегда! – смиряясь, выругался Бугор. – Не башкой думаем – брюхом!
Атаман перевел взгляд на раненых Ивана Казанца с Иваном Барановым, оставшихся в шапках.
– Да ну вас! – обиженно выругался беглый янский казак. – Говорил, на полдень от Колымы идти надо. Они туда же указывают, – кивнул на пленных.
Пашка Кокоулин, побуравив лицо старшего Стадухина неподвижным взглядом, подхватил топор и стал злобно рубить плавник, показывая, что говорить не желает.