Неизвестным для меня способом - читать онлайн книгу. Автор: Макс Фрай cтр.№ 41

Отто наконец вспомнил про свой стакан и отпил глоток сидра. Выглядел удивленным, словно ожидал чего-то другого. Сказал почти обиженным голосом: сладкий, как газировка. И тут же рассмеялся: так мне и надо. Если впал в детство, не удивляйся, что спиртные напитки в твоем стакане превращаются в лимонад. Спросил, тоже совершенно по-детски, нетерпеливо, заранее уверенный, что все будет, как он пожелает, как будто отказов вообще не бывает в природе: ну правда же, мы с тобой вот прямо сейчас сейчас сочиним много-много прекрасных пророчеств? Но зловещих, как я тогда предлагал, пожалуй, не надо, людям и без нас непросто живется, не стоит им проблем добавлять. Я могу сам все придумать, ты главное рядом сиди и поддерживай… ладно, хотя бы просто не возражай. Но кстати, было бы круто писать по-английски. В городе сейчас толпы туристов, а английский почти все более-менее понимают. Пусть у приезжих тоже будет шанс. Ты мне поможешь грамотно перевести? Отлично. А у тебя есть, чем писать?

Все-таки Отто есть Отто. Что ему всегда удавалось, так это всех вокруг припахать.

Ничего не ответил, только пожал плечами, но принялся рыться в карманах в поисках маркера или ручки, которых никогда с собой не носил. Зато нашарил карандаш из IKEA. Он их почему-то очень любил. Всякий раз, оказавшись там, сразу брал короткий остро заточенный карандашик, ничего не записывал, только с наслаждением крутил добычу в руках, и никогда не возвращал возле кассы, как, по идее, положено, просто не мог расстаться, уносил с собой; в общем, неудивительно, что карандаш сейчас отыскался, у него, наверное, в каждом кармане лежал такой карандаш.

Отлично, – кивнул Отто, страшно довольный, что повернул все по-своему. – А ты сможешь перевести на английский: «Научишься понимать языки ветров»?

Он даже почти рассердился: ты серьезно спрашиваешь? Совсем простая фраза, чего тут не мочь. Ладно тебе, – отмахнулся Отто. – Я, например, хоть убей, не помню, как правильно писать «андерстенд»… Тогда давай так: «Научишься понимать языки ветров и будешь узнавать от них по-настоящему важные новости со всех концов земли». Можно? В смысле перевести получится? Ну ты крут!

На радостях Отто залпом выпил свой сидр и с душераздирающим грохотом сгрыз несколько кубиков льда. Размахивал все еще не раскуренной сигаретой, как дирижерской палочкой, вдохновенно вещал: «Научись танцевать, остальное само устроится», – дописал? Бери следующую. Пиши: «Плюнь на все и уезжай к морю, возле моря тебе будет во всем везти». Дальше: «Когда не знаешь, что делать, спрашивай тех, кто тебе снится, им можно доверять». «Твой счастливый день – понедельник, любой, навсегда». «При первой же возможности обязательно заблудись в горах». «Во всем есть смысл». «Пол должен быть желтым, а стены зелеными, остальное случится само». «Рыжий пес – к удаче». «Ты построишь дом на острове, и каждому, кто в него войдет, станет ясно, что счастье есть». «Сегодня тебе все можно, в следующий раз все станет можно второго июня, потом восемнадцатого июля, потом – всегда».

Взмолился: не так быстро, я уже не успеваю записывать. И карандаш затупился, не пишет уже ни хрена. Отто выхватил из рук карандаш, вскочил, умчался в помещение бара, минуту спустя вернулся, размахивая уже остро заточенным, такой счастливый, что казалось, он светится. Ну или просто предвечернее майское солнце просвечивает через него насквозь. Удивительный оптический эффект получился, но Отто не дал ему наглядеться. Сел рядом, положил на плечо тяжеленную лапу, скомандовал: поехали дальше. Только ты тоже давай придумывай, а то что все я, да я.

И они поехали дальше. В смысле снова стали писать. «Главное – больше никогда не вставай по будильнику». «Где-нибудь непременно есть улица с твоим именем, отыщи ее и там поселись». «Ты научишься сочинять сказки, которые будут сбываться, начинай прямо сейчас». «Что тебе сегодня кажется страшным, скоро станет просто смешно». «Не выбирай что-то одно, бери все сразу». «Надо больше плавать и петь». «Просто всегда держи на окне фонарь». «Каждое съеденное пирожное продлевает жизнь на три дня». Сам придумывал надписи покороче, поневоле экономил усилия, потому что пальцы болели с отвычки, уже задолбался писать: «делай – получится», «жизнь начинается в мае», «звезды ближе, чем кажется», «послезавтра исправится», «чаще делай подарки», «ты – любимый котик Вселенной» и даже «искусство превыше всего», – Отто так когда-то орал в репетиционном подвале, размалевывая куски фанеры оставшейся от ремонта нитроэмалью, вонища невыносимая, не выветривалась потом неделю, все матерились страшно, а он только ржал. И сейчас заржал, опознав цитату. Потом сказал: ты и это помнишь! Пожал плечами – нашел чему удивляться. Конечно, помню. Я помню все.

Когда картонки закончились, Отто, не долго думая, сгреб еще с соседних пустых столов, а взамен разбросал там исписанные. Сказал: уже готовы, так пусть работают, нечего прохлаждаться. Снова подумал: ну он все-таки мастер всех припахать!

Точить карандаш пришлось еще трижды, но Отто больше не бегал, поулыбался бритой татуированной девице, и они получили в свое полное распоряжение короткий кривой ножик, каким обычно чистят картошку, для карандаша – самое то.

Под конец совсем разошлись, писали, азартно пихая друг друга локтями, уже полное черт знает что: «ты умеешь очаровывать тени», «место силы – везде», «синий – наш рулевой», «обладатель власти над миром туманных мороков», «“Летучий голландец” как ролевая модель», «все сказанное вслух по четвергам перед сном будет сбываться», «просто возьми бубен и бей», «любимец тайных драконов», «исцеляющий пирогами», «познакомься с тем, кто живет в твоем зеркале, не пожалеешь», «ты есть огонь». Невольно прикидывал: какой из наших записок я бы сам обрадовался? Выходило, что примерно любой.

Когда картонки закончились, Отто встал, потянулся до хруста, ослепительно улыбнулся, сказал: извини, так надо, – и ушел. Он был уверен, что в туалет – ну, то есть без вариантов, куда еще можно уйти посреди разговора, вот так, не прощаясь, коротко бросив на ходу: «Извини», – но Отто пошел не в помещение бара, а куда-то еще, через площадь, залитую предвечерним солнечным светом, густым, как сироп. Сперва не заподозрил неладного, мало ли где тут у них туалеты, вполне может быть, что и за углом, сидел, смотрел ему вслед, своими глазами видел, как Отто делается все прозрачней, растворяется в этом свете, становится им. Это было красиво и, мать его за ногу, так похоже на Отто – встретить как бы случайно на улице, потащить в бар, заставить писать всякую хрень на пивных картонках, а потом раствориться к чертям собачьим у меня на глазах. Убить за такое мало… ну или не мало, а в самый раз.

Привстал было, но тут же снова уселся на место. Нет смысла за ним бежать. Отто уже не догонишь. Некого там догонять. Подумал: и не надейся, что я теперь начну о тебе расспрашивать, выяснять, что с тобой случилось. Нарочно уеду завтра же, чтобы никого из общих знакомых не встретить и не услышать… Чтобы вообще ничего о тебе не услышать. Для меня ты живой, здоровый, такой же придурок, как раньше, и одет, как пугало. То есть по-прежнему лучше всех в мире. Другие версии не принимаются. Не хочу ничего больше знать.

Взял картонку, все это время лежавшую под его кружкой, написал заново затупившимся карандашом, с таким нажимом, что картон в нескольких местах надорвался: «Встретил однажды на улице старого друга, убедился, что ни смерти, ни времени нет, жил потом круче прежнего, потому что ни хера не боялся и всегда делал, что хотел». Сунул картонку в карман, положил на стол деньги, встал и пошел куда-то под этим невыносимым ярким вечерним солнцем и невидимым, заливавшим только его лицо дождем.