Марина Цветаева. Твоя неласковая ласточка - читать онлайн книгу. Автор: Илья Фаликов cтр.№ 143

читать книги онлайн бесплатно
 
 

Онлайн книга - Марина Цветаева. Твоя неласковая ласточка | Автор книги - Илья Фаликов

Cтраница 143
читать онлайн книги бесплатно

Музыка? Тиф —
Музыка! Взрыв!
Пó степи — скиф!
Жил перерыв!

Великий Гёте тоже — по логике событий — неправ. При чем тут девицы и молодки? Уж не говоря о Брюсове с его «Тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля».

А что Гаммельн? Что-то чисто немецкое? Да нет же. Все что угодно и, может быть, прежде всего — Париж:

Не забывай, школяры: «Узреть
Гаммельн — и умереть!»

Кто же самый крайний в этом месте?

Пришлые. Скоропечатня бед,
Счастья бесплатный номер.
В Гаммельне собственных нищих нет.
Был, былó, раз — да помер.

А еще конкретней — свои, собратья, поэты, о которых у Блока:

Ты будешь доволен собой и женой,
Своей конституцией куцой,
А вот у поэта — всемирный запой,
И мало ему конституций!
(«Поэты»)

А у МЦ в «Крысолове» — так, теми же словами:

Дальше от пуговичных пустот,
Муза! От истин куцых!
От революции не спасет
Пуговица. Да рвутся ж, —
Все! Коли с демонами в родстве —
Бард, — расстегнись на все!

Здесь и Гоголь уместен:

Рай-город [135], пай-город, всяк свой пай берет —
Зай-город, загодя закупай-город.

МЦ когда-то заметила, что Гёте испытывал страх перед одержимым демонами Бетховеном, и в «Крысолове» подтвердит эту мысль:

В оперении райских птах
Демона: stirb und todte [136]!
Что есть музыка? Тайный страх
Тайного рата Гёте —
Перед Бетховеном.

Дался ей Гёте, ее кумир. Но разве это не ее стиль, не ее нрав — восстать и опровергнуть? Скандально проститься со вчерашней любовью?

В техническом смысле МЦ достаточно поиграла в поэме — как хотела и как могла. Начав с гладкого хорея («Стар и давен город Гаммельн»), пустилась в вольницу раешника и дольника. Лирическое отступление МЦ назвала «диверсия в сторону пуговицы», или «ода пуговице». Ритмических рисунков не счесть. Игра со словом не знает удержу. Трагизм покрывается озорством. Конечно же это весело — угадать, скажем, рифму на этом участке текста:

— Без слуги не влезаю в обшлаг…
— Есть такая дорога — большак…
В той стране, где шаги широки,
Назывались мы…

«Большевики» выскочат несомненно. Тем более что страна, где шаги широки, опять отдает Маяковским. Перекличек с ним очень много. Вот по важному поводу — у МЦ:

В городе — впрочем, одна семья
Гаммельн! Итак, в семействе
Гаммельнском — местоименья «я»
Нет: не один: все вместе.

У Маяковского:

Пролеткультцы не говорят
ни про «я», ни про личность.
«Я»
для пролеткультца
все равно что неприличность.
…..
Если мир
подо мной
муравейника менее,
то куда ж тут, товарищи,
различать местоимения?!
1923 («Пятый интернационал»)

Исходный пафос обоих поэтов — един: ненависть к сытым — мировому мещанству. Другое дело, что у МЦ и большевики — вид мещанства. Пастернак писал МЦ о Маяковском: «Он престранно устроен. Может быть, ему кажется, что это («сдувая пыль со старой обложки». — И. Ф.) он тепло о тебе вспомнил».

Что в итоге? Лирическая сатира? Лиризм, прорывающийся в теме музыки, самоуничтожается ходом действия.

— Вечные сны, бесследные чащи…
А сердце всё тише, а флейта всё слаще…
— Не думай, а следуй, не думай, а слушай…
А флейта всё слаще, а сердце всё глуше…
— Муттер, ужинать не зови!
Пу — зы — ри.

Диктатура флейты?..

Поток вандейских поэм МЦ нарастает. К июлю 1926-го напишется поэма «Лестница», отрывочно начатая еще в начале года. Попутно МЦ знакомится с поэмой Пастернака «Лейтенант Шмидт». 1 июля, осторожно формулируя, — они вообще стали осторожней во взаимооценках — пишет Пастернаку:

Мой родной Борис,

Первый день месяца и новое перо.

Беда в том, что взял Шмидта, а не Каляева (слова Сережи, не мои), героя времени (безвременья!), а не героя древности, нет, еще точнее — на этот раз заимствую у Степуна: жертву мечтательности, а не героя мечты. Что такое Шмидт — по твоей документальной поэме? Русский интеллигент 1905 г. Не моряк совсем, до того интеллигент (вспомни Чехова и море!), что столько-то лет плаванья не отучили его от интеллигентского жаргона. Твой Шмидт студент, а не моряк. Вдохновенный студент конца девяностых годов.

Борис, не люблю интеллигенции, не причисляю себя к ней, сплошь пенснейной. Люблю дворянство и народ, цветение и недра, Блока шинели и Блока просторов. Твой Шмидт похож на Блока-интеллигента. Та же неловкость шутки, та же невеселость ее. <…>

Знаешь, я долго не понимала твоего письма о «Крысолове», — дня два. Читаю — расплывается. (У нас разный словарь.) Когда перестала его читать, оно выяснилось, проступило, встало. Самое меткое, мне кажется, о разнообразии поэтической ткани, отвлекающей от фабулы. Очень верно о лейтмотиве. О вагнерианстве мне уже говорили музыканты. Да, всё верно, ни с чем я не спорю. И о том, что я как-то докрикиваюсь, доскакиваюсь, докатываюсь до смысла, который затем овладевает мною на целый ряд строк. Прыжок с разбегом? Об этом ты говорил?

Борис, ты не думай, что это я о твоем (поэта) Шмидте, я о теме, о твоей трагической верности подлиннику. Я, любя, слабостей не вижу, всё сила. У меня Шмидт бы вышел не Шмидтом, или я бы его совсем не взяла, как не смогла (пока) взять Есенина. Ты дал живого Шмидта, чеховски-блоковски-интеллигентского. (Чехова с его шуточками прибауточками усмешечками ненавижу с детства.)

Вернуться к просмотру книги Перейти к Оглавлению Перейти к Примечанию